Дочерний дар

Выставка «От авангарда – к мифотворчеству», работающая в музее им. Крамского – не рядовая и уж тем более не проходная. Напротив: она – событие, причем не только местного значения, поскольку представляет художественное наследие Сергея Михайловича Романовича (1894-1968) – младшего современника таких художников русского авангарда, как Кандинский, Ларионов, Малевич.

Фонды воронежского музея, уже имевшего десятки произведений мастера, недавно приросли еще девятью его работами; их подарила Воронежу дочь Романовича, Наталья Сергеевна. Вновь прибывшие живопись и акварель, а также четыре лубочных листка (образцы народного искусства) из личной коллекции Романовича, и вошли в новую экспозицию; достойную компанию им составили «старожилы» – полотна из музейных фондов.

И «Ладья» плывет

Как бесценный и в духовном, и в материальном плане квалифицирует дочерний дар музею его директор Владимир Добромиров, у которого, по собственному признанию, интимные отношения со сложным, ни на кого не похожим Романовичем. Я разделяю чувства Владимира Дмитриевича, находясь под властью этой удивительной, сложной и многогранной личности: Сергей Романович известен не только как яркий художник, но и как литератор и даже философ…

Останавливаюсь около «старой» работы: «Ладья в бурю» – живописная притча о плавании в бурном море Христа с учениками. По соседству – «Аталанта и Мелеагр»; очень красивая, эффектная картина, запечатлевшая миф о существовании вепря-разрушителя, нападавшего на поселения и вытаптывающего посевы – до тех пор, пока не была собрана специальная команда по уничтожению зверя. Которая его и ликвидировала, но сей желанный процесс породил новую проблему: герои не поделили славу. Не сошлись во мнении, кто именно пустил смертоносную стрелу. Мотив – тот же, что в «Ладье»: преодоление житейских невзгод. Типичная для художника разработка.

– Романович, который начинал как авангардист, впоследствии повел живописный полемический диалог, основанный на пластических достижениях XX века, с мастерами прошлого, – поясняет Владимир Добромиров. – Сюжеты подобного рода есть у Делакруа, Ван Гога, Рубенса, Соломаткина. Романович как бы повторяет их обращения к теме, что объяснимо – символ есть символ. Смысл такой полемики – в том, чтобы не порвать связь между художниками прошлого и настоящего. Эта перекличка – отдельное направление в творчестве Романовича, характерное для искусства XX века вообще. Импрессионисты, к примеру, вдохновлялись произведениями друг друга, создавая, тем не менее, оригинальные произведения.

Воронеж – первый

Добромиров вспоминает, что приобрести Романовича в советские годы меньше чем за тысячу-полторы рублей было нереально; по тем временам – деньги баснословные, но их платили. Сейчас полотна стоят 40-60 тыс. долларов – что касается работ 20-х – 30-х годов. То есть такие ценности сегодняшний музей купить просто не в состоянии. Зато продать их нетрудно: галерея Центрального дома художника, где выставлены картины Романовича, делает это примерно раз в три месяца. Получается, Наталья Сергеевна Романович вполне могла реализовать отцовское наследие в собственных коммерческих интересах, но перспективой такой не прельстилась. Для Воронежа отобрала наиболее акцентные вещи, очень характерные для творчества Сергея Михайловича – их и подарила. Почему?

– Расположение к Воронежу идет от того, что, в принципе, наш город, как ни один другой, сделал очень многое для увековечения памяти Романовича, – рассказывает Владимир Дмитриевич. – В те еще времена, когда заниматься им было опасно, скажем так. Недаром даже религиозные названия картин менялись – в частности, для выставки 1984 года «Бегство в Египет» назвали «Через пустыню». А мы уже тогда подготовили и провели конференцию по творчеству Романовича, материалы которой публиковали многие газеты – и «Берег» в том числе. Основная масса искусствоведов заинтересовалась Романовичем позже – тогда, когда этот труд стал оплачиваться, а мы-то работали без денег. Поддерживали, как могли, огонек, который еле тлел… И первые воспоминания Сергея Михайловича напечатали тоже мы – в журнале «Подъем»: сначала это были только фрагменты. Но когда журнал вышел, я получил письмо из Ленинграда от Нины Павловны Лавровой, ученого секретаря Русского музея, где тоже есть большая коллекция Романовича. Она оценила публикацию как замечательную, но посетовала: что ж вы, не можете издать это в полном объеме? Я показал письмо здесь – и «Подъем» напечатал полный разворот Романовича.

Вершина всего сущего

Благодаря доброй воле Натальи Сергеевны, повезло не только Воронежу. Три работы получил Пушкинский музей изобразительных искусств, обладающий огромной коллекцией графики Романовича. А в нашем музее добавилось картин с религиозными сюжетами: «Поцелуй Иуды», «Несение креста», «Поругание Христа римскими воинами», «Оплакивание Христа Отцом». Еще подарок – «Осенний пейзаж в Судаке. Вид из окна», совершенно замечательная картина 50-х – 60-х годов. Запечатлевшая июльско-августовский вид местности, близкой к той, где на коктебельском холме похоронен Максимилиан Волошин: такие же скорбные теснины. Изображение выхватывает кусок синей рамы окна, и эта прозаическая деталь оживляет полотно, указывает на присутствие человека – созерцателя со своим взглядом и восприятием. Привносит трогательный штрих букет сухих цветов, стоящий на подоконнике; грустный образ – милый и монументально-мощный одновременно.

В полуметре от пейзажа – «Монгольская буддийская икона»; автор, безусловный православный христианин, будучи человеком образованным и к тому же увлеченным антропософией Рудольфа Штайнера, исследовал и буддийское мировоззрение тоже. Хотя Христа почитал вершиной всего сущего; именно поэтому уродливы, деформированы персонажи на некоторых его библейских полотнах. В понимании Романовича, человек, поднявший руку на Христа, утрачивает человеческий образ – он просто не может им обладать.

Безответные формы

Коллекция Романовича, поступившая в музей, – разноплановая. Открывает презентующую ее экспозицию абстракция «Море. Лучистая композиция» – приобретение не сегодняшнего дня, а еще 80-х годов, необходимое для обозначения точки отсчета: с чего начинал художник, от какого «причала» двигался.

– Родоначальником, основателем абстрактного искусства у нас считается Кандинский, – продолжает Владимир Дмитриевич, – но раньше, чем он, такие вещи делал Ларионов, которого можно считать главным учителем Романовича. Его абстракция называлась «лучизм»; это композиция, построенная на эманациях от того или иного предмета. И у Романовича в 10-е годы была «Лучистая девушка»; сама картина не сохранилась, но осталась репродукция…

Стоит, наконец, напомнить, почему Воронеж (усилиями, в первую очередь, Владимира Добромирова) так печется о посмертной славе художника Романовича. Дело в том, что, родившись в Москве и окончив столичное училище живописи, ваяния и зодчества, Сергей Михайлович в 1919 году приезжает в Воронеж. Здесь с 1920 года совместно с Бучкури и Максимовым продолжает организацию работы Государственных свободных художественных мастерских и филиального отделения московского Вхутемаса – Воронежских высших художественно-технических мастерских.

В 1921 году Романович возвращается в Москву, а в 1923-м, не сойдясь во взглядах на организацию учебного процесса с деканом Вхутемаса Фаворским, снова едет в Воронеж – преподавать в художественно-промышленный техникум, в который к тому времени реорганизовали Вхутемас…

«Формы, казалось, послушно сносили его произвол и прихоти, они были безответны и подчинялись насилию. Их протест был ему непонятен, он его не замечал. Но краски заставляли этот протест существовать…» Слова Романовича о художнике Менине вполне приложимы к самому Сергею Михайловичу. И выставка в художественном музее – прекрасное тому подтверждение.