«Реформы удаются, когда в стране порядок»

Не так давно хорошо известный в просвещенных кругах ученый, заведующий кафедрой истории России ВГУ Михаил Карпачев отметил свое 70-летие. Отдавая дань юбилею профессора, «Берег» выбрал путь не здравиц и перечисления памятных дат, но – разговора о самом главном для юбиляра. О нашей истории. О той, что уже свершилась, и – актуальной.

В середине ноября Михаил Дмитриевич прочел в Книжном клубе «Петровский» открытую лекцию с интригующим названием: «От реформ к революции: некоторые особенности исторического развития России». И пусть речь шла о второй половине XIX – начале XX века, связь реформ и революций прослеживается в России и поныне.

В том числе принятие 20 лет назад Конституции – это в известном смысле тоже результат революции, что завершила горбачевские реформы. Конституция сформировала новую политическую систему страны, которая за эти два десятка лет также не избежала реформ. Самое время расспросить историка, не замечает ли научный взгляд каких-либо социальных трансформаций на горизонте?

Россия это Запад?

– Михаил Дмитриевич, вы согласны, что история должна иметь прогностическую функцию?

– В общем – да.

– Тогда расскажите, какое у России будущее?

– Определить будущее невозможно, потому что оно состоит из огромного количества альтернатив. И по какому сценарию будет развиваться, часто зависит от совершенно неожиданных обстоятельств, фактов и даже неожиданных фигур, которые вдруг возникают на политической сцене.

Есть у нас распространенный фатализм, дескать, раз что-то было, значит, это было – неизбежно. Но на самом деле все могло быть и иначе. Это относится и к 1917 году, и к 1905, и к 1881-му. А что было бы, если бы, допустим, Пестель и его друзья организовали захват Зимнего дворца, который был не защищен? Вообще же, если судить по обобщенному ходу российской истории – это, конечно, путь Запада, а не Востока. Влияние западного вектора определяющее. Правда, по ряду причин в последнее время вектор стал уклоняться от Америки и Европы, наши политики ругают сторонников евроинтеграции на Украине сейчас, но, критикуя европейские ценности (демократию и либерализм), мы пользуемся их плодами. Это касается и экономических моделей.

«Свобода лучше несвободы»

– А что, кроме Запада и Востока, других путей нет?

– А что еще есть?

– Есть ритм развития Империи, и Россия как раз относится к нему. Что думаете о такой концепции?

– Я далек от мистических концепций. Как и от того, чтобы рассматривать русское начало как нечто такое особенное. Различие у нас прежде всего климатическое. У европейцев – теплый климат, «благорастворение воздуха», как говорил Сергей Соловьев. Там и зимы-то в русском понимании не бывает. Второй фактор – пространства. Пока европейцы обживали свои исконные территории, Россия продолжительное время старалась колонизовать свои территории. Чтобы растянуться от Балтики до Тихого океана, пришлось растратить много ресурсов, а для этого создать государство с жесткой централизацией власти. И постепенно сформировался такой алгоритм русской истории, при котором государство экспроприировало общество, в отличие от Европы, где, наоборот, гражданское общество развиваться начало еще в Средневековье (вспомните Великую хартию вольностей). Крепостное право и самодержавие – это инструменты, которыми собиралась Россия. Иначе бы не получилось. Но это имеет и обратную сторону. Апатичность общества, предприимчивость и инициатива ему не свойственны. Чтобы общество стало суверенным, надо было менять отношение государства к нему. И это лучше всего поняли наши государственные деятели середины века, включая монарха. Общество не очень просило, но ввели целый ряд освободительных реформ, в том числе земскую и судебную.

– Насильно?

– Принудительно, так скажем. Иначе государство могло проиграть историческое соревнование народов. С развитием современных информационных технологий стало понятно, что общество должно быть более свободным. «Свобода лучше несвободы», как Медведев потом скажет.

Морфология дисгармонии ХIХ

– Раскройте, пожалуйста, тему о специфической связи между реформами и революцией в России.

– Да, при реформах возникают сразу противоречия. Реформировать надо дозированно, потому что, если дать много самостоятельности – развалится страна. Россия веками собиралась, и если пространства разгрузить от опеки, они уйдут из-под контроля. Это удивительно, но уже в 60-е годы ХIХ века было ощущение, что Россия может развалиться. В начале ХХ века проблема только обострилась.

Вообще, если спустя 30 лет вы бы спросили реформаторов гнезда Александра, удалась ли их реформа, то они могли с известной определенностью ответить – да. Третья Дума, послушная, в чем-то похожая на нынешнюю, приняла две тысячи законов, следствием чего стал как Серебряный век русской культуры, так и небывалое развитие экономики. Россия по темпам роста в 1907-14 годах вышла на одно из первых мест в мире. Страна исключительно динамично развивалась, была отличная высшая школа. В это время творили П.П. Семенов-Тяньшанский, Д.И. Менделеев, В.И. Вернадский. Россия за относительно короткий срок построила 70 тыс. км железнодорожных путей (ввела Транссиб) вместе с сопутствующей инфраструктурой.

Страна оторвалась от ледяной корки застоя, непрерывно рос бюджет. К 1910 году Россия стала четвертой экономикой мира по валовым показателям. С ней считались все. А ведь были риски в 61 году, что мы скатимся в положение аутсайдеров.

Но появились проблемы нового ряда. В деревне накапливался горючий материал: никто не ожидал громадного демографического роста. Ведь с 1861 года по начало ХХ века население увеличилось с 68 до 170 млн. В Воронежской губернии проживало 1,8 млн человек в 1861 году, а в 1914 – 3,8 млн. И это без миграции, заметим! Реформы травмировали массовое сознание. Крестьянин вдруг оказался в ситуации, когда надо было полагаться не на общину, а на собственные силы. Это было изменение социальной психологии народа. Реформа Александра успешно начала процесс трансформации, но через 15-20 лет выяснилось, что возникла диспропорция. Поэтому нужна была коррекция, а ее-то и не успели провести. Критический год – 1881, когда был убит император.

– Столыпинская реформа позже могла выступить корректором?

– Столыпин нащупал хороший рациональный ход, который вел к сокращению удельного веса крестьянства в составе населения империи. К тому же он знал, что часть деревни богатела тогда через ростовщичество: возьми три мешка, а верни – пять. То есть кулак богател не только за счет работы, а и потому, что был хитрее, прижимистее и не пил столько, сколько соседи. Столыпин решил, что в деревнях не нужно 14 млн дворов, должно быть 4 млн, но – крепких. Он сделал ставку на крепкого сильного мужика. Однако требовалось 25-30 лет покоя для того, чтобы завершить такую колоссальную трансформацию аграрного общества. Но сначала Столыпина убили, а потом и страну прикончили во время Первой мировой. Причем не на полях сражений, а от внутренней смуты. От слабости власти, от неверного понимания момента, от проигрыша в информационной войне. Реформы хорошо проводить, когда в стране порядок, и власть, их инициирующая, подчиняет себе общество. Столыпин пришел слишком поздно. Не отпустила времени судьба. Рок влек Россию в войну, в Первую мировую.

Судьба и время

– Все-таки мистический аспект: судьба вмешалась. Скажите, а реформы позднего СССР получились такими, как хотели реформаторы?

– Реформы конца 80-х – это те же соблазны Запада. Как только власть начала поднимать материальное положение народа – наступило кризисное время. Ведь вещалось, что мы лучше всех, а все знали, что – нет, отстаем. Ложь и лицемерие, как Солженицын писал, погубили страну. СССР был союзом суверенных республик, ведь написано же было в Конституции о праве народов на самоопределение вплоть до отделения. Только никто не думал, что этим воспользуются, но мина сработала, когда пришло время.

Впрочем, это не мое время как ученого и исследователя. Хотя в какой-то степени я принимал участие в общем процессе: в 1988 году был делегатом 19-й партийной конференции. Видел, как эстонская делегация компартии, не согласившись с решением президиума, встала и покинула зал заседаний. На этом дело остановиться не могло. Либо надо было их примерно наказать, либо – отпускать. Но можно, наверное, было избежать распада, я не верю в неизбежность этого.

– Скажите, какая-нибудь реформа за весь обсуждаемый нами период была абсолютно успешной?

– Вполне успешной оказалась реформа 1874 года, по которой была введена всесословная воинская повинность. Разумная хорошая реформа. До сих пор организация управления войсками построена по сценарию Милютина. Военные округа, военкоматы (тогда именовались воинскими присутствиями). Учет новобранцев, служба действительная и служба в запасе. Это была демократическая реформа, она убирала сословный аспект подготовки солдат и офицеров.

– А сейчас у нас время пореформенное или предреформенное?

– Такое впечатление, что виток какого-то застоя. В то же время с чисто материальной стороны наш народ никогда так хорошо не жил. Но если анализировать, это – на зыбучем песке построенное благополучие. Зайдите в дом: там все не наше. Что делают воронежские заводы? Стеклотару? Основное же отличие от других периодов истории – это небывалая деморализация общества. Говорят: ворует, грабит – и правильно делает: значит, умеет жить. Чтобы так упало моральное состояние... Это связано с тем, что на протяжении нескольких десятков лет Россия несла тяжелейшие демографические потери в качестве. К 1923 году в России прогнозировали 207,5 млн населения, а стало 137 млн. Устранили предприимчивые слои крестьянства. Почти полностью истребили дворянство и духовенство. Случилась Голгофа русского офицерства.

– А если сейчас снова вернуться к сценарию будущего…

– Конечно, всегда есть шанс на оптимистический сценарий. Должно же быть в народе самосохранение. Посмотрим, какая поросль будет.