Газета,
которая объединяет

Между прошлым и будущим

Воронеж увидел и услышал Михаила Шемякина
Рубрика: Культура№ 57 (1772) от
Автор: Анна Жидких

На встрече с живой легендой все хотелось себя ущипнуть: неужели это действительно происходит? Имеет место быть в реальности? Неужели мы, в набитом под завязку зале Дома офицеров, воочию видим и слышим некогда опального Шемякина? И неужели – в Воронеже?!

Факт, еще вчера немыслимый, сегодня – факт: в нашем городе побывал художник, скульптор, иллюстратор Михаил Шемякин. Один из самых знаменитых инакомыслящих, в одночасье выкинутых из страны Советов. Побывал впервые, но – не в последний раз; как уже писал «Берег», Михаил Михайлович набирает курс в местной Академии искусств.

На коленях не стоял

Общение мэтра с публикой началось с монолога, вкратце обозначившего его гражданскую позицию.

– Я очень верю в возрождение России, о чем мы сейчас часто слышим. К сожалению, иногда эти речи переходят в вопли, напоминающие квасной патриотизм, на котором я вырастал. Но в глубинку России я действительно верю, личный опыт позволяет. Я много работал в Сибири, по контракту с министерством ко мне приезжали на трехмесячное обучение молодые профессора. Сам их выбирал, будучи довольно жестким критиком. И если в Воронеже, где наберу группу студентов, удастся вырастить хотя бы пять художников или искусствоведов – сделаю большое дело. Историю – и человечества, и искусства – обычно делает очень небольшое количество людей. Ленин со своей немногочисленной бригадой совершил революцию. Поэтому, если получится воспитать интересных людей – они могут внести колоссальный вклад в развитие российского искусства. Которое сегодня, как и образование, находится в весьма плачевном состоянии. Во времена правления коммунистов к нам, людям искусства, относились все-таки гораздо внимательнее. Были, конечно, свои перегибы: тех, кто не хотел видеть мир сквозь розовые очки, сажали в психиатрические больницы. Но само отношение к людям искусства и науки было очень серьезным. Партия понимала это и говорила: «Искусство – наш идеологический фронт». А сегодня мы на этом фронте можем делать все, что угодно. Тот же голый Кулик писает во все стороны. Московские представители так называемого актуального искусства – не авангардного, а актуального, это сегодня самое модное слово – нелепы. И моя задача как педагога – воспитать людей, которые поймут, что только на базе российского искусства, русской иконы, изучения того колоссального наследия, которое оставили нам русские мастера – в соединении со знаниями о том, что сделано на Западе – можно создать интересную школу. Которая сможет – для начала – достичь уровня мирового искусства; от него мы были оторваны долгих 70 лет, и это, безусловно, сказывается. Когда я начинаю проверять знания молодых ученых – передо мной просто белые листы бумаги, что печально. И если удастся помочь поправить ситуацию – это будет мой вклад в «подымание России с колен». Так ведь сейчас модно говорить? Лично меня эта фраза оскорбляет: считаю, что русский народ на коленях и не стоял. Вернее – да, стоял, когда его в сталинские годы расстреливали: для экономии патронов стреляли в затылки сразу четверым. А я, например, на коленях не стоял никогда. Буковский не стоял. Сахаров не стоял. Ростропович не стоял. И еще масса народа не стояла; мы просто-напросто были оторваны от многого... Так что России я хочу помочь не встать с колен, а – стать самой собой. По-настоящему ценить себя и бережней к себе относиться... Давайте к вопросам перейдем: чтение лекций у меня – впереди.

– Вы, ближайший друг Высоцкого, видели воронежский памятник Владимиру Семеновичу? И если да – как его оцениваете?

– Видел памятник; в первый день приезда мне организовали замечательную экскурсию по вашему очень интересному городу... Знаете, художнику или скульптору критиковать коллегу всегда нетактично. Подумают – завидую, сам так не умею. Но, подозреваю, если бы Володя был жив – автору памятника не поздоровилось бы.

Люблю, но не выношу

– Когда-нибудь и вам наверняка поставят памятник. Как думаете – где? В России, Европе, Америке?

– Никогда не представлял себя фигурой, которой возведут памятник. Тем более – в Америке, откуда я уехал. Во Франции мы с женой Сарой – уже семь лет, еще десять я там прожил до Америки... Я, сын военнослужащего, привык кочевать: отец был подполковником Красной Армии. Кавалерист, отвоевал в двух войнах. Сел на коня в девять лет, будучи круглым сиротой; все его родственники были убиты. В 13 командовал взводом; об этом говорит имеющаяся у меня документация о Михаиле Петровиче Шемякине. Шемякины – не наша фамилия; наша – Кардановы. Моего отца усыновил белый офицер Петр Шемякин, которого через два года после того расстреляли красноармейцы. Но фамилия осталась. Отец мой – кабардинец, так что я – лицо кавказской национальности, что во всех интервью подчеркиваю и чем очень горжусь... А в Америке я прожил 30 лет, люблю эту страну. Считаю Нью-Йорк одним из самых красивых городов мира благодаря удивительному сочетанию старой архитектуры с новой. Но на сегодня у меня – уже 20 лет деревенской жизни. Я, вообще-то, люблю города, но не выношу их. И, так долго отвечая на вопрос о том, где мне поставят памятник после отбытия в параллельный мир, остановлюсь, пожалуй, на России – может, здесь? В какой-нибудь деревне.

– Что, по-вашему, сближает и различает русскую и европейскую культуру?

– Вопрос многоступенчатый. Культура ведь включает в себя литературу, музыку, балет, про который у нас пели, что он впереди планеты всей. Хотя, если сравнивать современный русский балет с тем, что делается в Европе, а особенно в Америке, где очень много чернокожих, которые ритмичны от рождения, обладают сильными фигурами, удобными для современного танца – в этом плане мы отстаем. Что касается классического балета, даже при тех экспериментах, которые сегодня ставятся – тут мы по-прежнему сильны и хороши. Насчет литературы: на Западе знают Пелевина. В общем-то, вся российская литература воспитывалась на западноевропейской. А танцам нас учил Петипа. Думаю, что ни одна страна в мире так близко не соприкасалась с искусством Западной Европы, как Россия. Если перейти к изобразительному искусству – здесь дела совсем плохи. Не скажу, что только у нас; они не очень хороши и на Западе – после того, как стал господствовать концептуализм, искусство видео-арта и инсталляций, минимализм. Что касается живописи и графики – министерство культуры, к сожалению, ничтожно мало озабочено тем, чтобы показать нечто, являющее или являвшее российское искусство. Выставок серьезных, хотя бы искусства соцреализма, нет. Несмотря на то, что там было много заказных картин плакатного жанра, эпоха создала плеяду замечательных художников. Не говорю уж о книжных иллюстраторах – таких, как Митрохин, Фаворский, Кравченко, Лебедев, Конашевич, Фонвизин. Это мастера, работавшие на самом высоком, мировом уровне. Но их никто не знает. Ведь тогда выставки устраивались только для того, чтобы показать: мы не лыком шиты! Выставлялись довольно жалкие подделки под американское, супермодное искусство. Все это, конечно, выглядело убого: во-первых – не наше, в плохом смысле слова. Потому что мы не прошли этапов изобразительного пути, необходимых хотя бы для того, чтобы дойти до маразма, в котором иногда искусство пребывает. Совершаем всегда какой-то скачок, не научившись владеть инструментарием. А привели бы свои растрепанные чувства и эмоции в порядок – могли бы выступать на международной арене очень достойно и интересно. Так что в моей зоне – в изобразительном искусстве – все паршиво.

Пятая колонна

– Что такое патриотизм?

– Я рос в атмосфере повального патриотизма. Повсюду звучали песни о том, какие мы хорошие. Самые честные и благородные. Наши девушки – самые чистые, а русская душа – удивительная. И вот случилась перестройка. Первые годы которой оказались залитыми кровью. Причем – кровью не борцов против развала СССР, нет. А тех людей, которые сражались за какие-то площадки: рынки, рестораны. Вдруг выяснилось, что у нас колоссальное количество детской порнографии; чуть ли не второе место, после Таиланда, занимаем. То есть разом рухнуло все, к чему мы якобы шли и давно пришли; Хрущев каждую пятилетку обещал, что вот-вот будем жить при коммунизме. Тот самый квасной патриотизм – он себя показал в девяностые годы... По-моему, Чаадаев еще писал, что настоящий патриот сознается в позоре своей родины. Если у нас были какие-то ошибки – во времена Сталина заливали страну кровью невинных людей – то нужно, конечно, прежде всего, покаяться. Потому что без покаяния ничего хорошего не обретешь. И когда сегодня опять начинает разливаться квасной патриотизм, раздается ор на эту тему... Причем кто орет-то больше всех? Думцы! Для меня, например, это люди (за исключением Вали Терешковой, с которой я дружу, замечательного Иосифа Кобзона, который борется за российскую культуру, и еще, может, десятка человек), которые гребут! Чудовищные, большие деньги гребут безграмотные люди! Которые каждый день выдают на гора ворох тупейших законов! Чтобы показать, насколько преданы Кремлю. Насколько принимают позицию Владимира Владимировича... Это приводит меня в состояние тихого ужаса. Мы ведь все это уже прошли! Ну неужели у человека такая короткая память?! Настоящий патриот – тот, который что-то делает для своего народа, не воруя. Я как-то услышал от президента России, что – да, у нас воруют, коррупция. Но на Украине – еще хуже... Ну, как можно такое говорить и слушать? Ты – президент! Ну, сделай так, чтоб у тебя не воровали, если знаешь, что воруют. Справляйся! Не ищи пятую колонну! Тогда всем нам будет легче жить; вот мой взгляд на патриотизм.

– Почему вы живете в замке? Разве в коттедже не удобнее?

– Я не выбирал именно замок. Мы просто искали большое помещение – на протяжении 15-ти лет. Если бы нашел фабрику – с удовольствием приобрел бы ее; я обожаю индустриальную архитектуру.

Осторожно, гризли!

– Про Высоцкого вопрос: каким был Владимир Семенович, когда на него не направлялось всеобщее внимание?

– Внимание на него было направлено всегда, особенно органов госбезопасности. А что касается отношения народа – Высоцкий был окружен любовью не только российской публики, что я не раз наблюдал. Так что вниманием он был не обделен. Даже, как вы знаете, после смерти.

– А песню «На Большом Каретном» он действительно написал после того, как вы на пару открыли пальбу во французском ресторане из «черного пистолета»?

– Давайте договоримся: мы не будем сегодня много говорить о Володе Высоцком, который действительно был моим близким другом. Я просидел шесть лет в наушниках, окончил курсы дилетантов-радиолюбителей. В результате этой совместной работы было выпущено семь пластинок; каждую песню он перепевал по шесть-семь раз, потому что был всегда недоволен результатом. Потом вытирал пот со лба и говорил, что – вот, эта запись для поколений... Так что наша дружба была, прежде всего, творческая. Воспоминания о Володе дались мне трудно, но несколько лет назад вышла книга «Две судьбы». Там 42 иллюстрации на песни Высоцкого, многие из которых написаны по моим рассказам. Володя очень интересовался моей жизнью. Ни для кого не секрет, что я когда-то пил, и пил изрядно. Правда, и работал тоже... По анализу психиатров я относился к разряду пьяниц; это те выпивающие люди, которые работают-работают-работают – а потом срываются. Как было и у нас с Володей; те же, кто выпивает каждый день – это алкоголики. Что более опасно для здоровья и жизни человека; французы, которые пьют каждый день, больше всех болеют циррозом печени. Плюс деградация нации; они уже не такие талантливые, как были... Так вот, в книге моей все описано. Как Володя хохотал и падал на пол, когда я что-то рассказывал мрачным голосом, вспоминая: ну, что же начудил! А потом эти мои чудеса он приносил записанными на бумаге, брал гитару – и пел такие смешные песни, как, к примеру, «Осторожно, гризли!». Которые расшифровать могу я один. Почему – гризли? Почему – осторожно? Как раз в книге это и многое прочее поясняется. Про запои, Марину Влади, про то, как мы относились друг к другу... По-моему, уже второе издание вышло. Потому что первое было продано буквально за месяц.

– Каким вы увидели Воронеж?

– Я знаю, что город ваш – новый: был уничтожен в войну и восстановлен. Это о многом говорит. В том числе – об отношении советских властей к своему делу: им приказали восстановить – и они восстановили! Громадный труд! Можете себе представить, что кто-то из новых правителей поступит так же? Они дома-то разрушенные восстановить не могут. А если б город восстановили – это было бы чем-то необычным. Мой любимый Петербург изуродован за время правления госпожи Матвиенко: точно знаю о четырехстах снесенных старых домах, а всего их, наверное, под тысячу. Взамен возводятся торты из гранита и стекла, никакого отношения к архитектуре не имеющие... В вашем городе очень много красивого. Я был в театре, который оформил замечательный Юрий Купер – там зимняя такая обстановка. И был в академии искусств, видел, в каких ужасных условиях работают художники. «Ребята, – спрашиваю, – как вы пишете с этим крошечным окном, в полумраке?..» Вообще – город городом, но мне больше всего интересны люди. У вас прекрасная молодежь и интеллигенция, добрая аура.

Художник – не сапожник

– Возникали ли у вас суицидальные мысли? Были попытки покончить с жизнью?

– Шальные мысли лезут в голову с похмелья. Жить не хочется, от всего тошнит, за стеной какие-то люди якобы все время про тебя говорят... Высоцкий как-то увидел меня с похмелья, пришел на следующий день, положил на кровать листок со стихами «Мне снятся крысы, хоботы и черти», сказав, что это не поется, а читается. И прочел вслух. А я сделал рисунок: лежу, всклокоченный, на кровати, вокруг – крысы и компания. И ангел с чашей, в которой водка, опять меня зовет – для того, чтобы я, опохмелившись, пришел в себя. Но мысли покончить с собой вне похмелья не приходило. Я – не очень, может, ревностный, но – христианин, а во всех религиях самоубийство считается большим грехом. Депрессии – да, случаются. Как у всех нормальных людей; посмотришь тот же телевизор – и депрессия сама собой наваливается. Чем борюсь с ней? Много работаю.

– Что делать талантливому художнику, если его не признают? Работать на потребу?

– Когда я набираю студентов – говорю им простую вещь: «Поймите, ребята, что такое наша профессия. Если сапожник с каждым годом улучшает качество своего труда, использует новые материалы и модели, если пирожник делает свой крем все лучше и лучше, кладет туда цукаты и вишенку – они приобретают марку и процветают. У нас – все наоборот. Если художник по-настоящему проник в параллельный, духовный мир, что-то вытягивает оттуда благодаря своему таланту и воплощает на холсте или в рисунке – он становится все менее и менее понятным обществу, в котором живет. Ван Гог при жизни продал всего одну картину. Несмотря на то, что его брат был торговцем картинами. И каждый день предлагал в Париже сотни работ своего гениального брата. Эль Греко забыли на 150 лет. Поэтому когда художники приходят ко мне – я их предупреждаю, что они вступают на очень и очень сложный путь. Что, возможно, деньги им придется зарабатывать, как когда-то мне – на городской помойке. Я был грузчиком, я убирал снег. А ночами писал картины. По простой причине: мне не было нужно признание. Ни мне, ни моим товарищам. Мы просто понимали, что без кисти, краски и холста, без этого мистического действа, к которому приобщены, жить не можем. А если ты думаешь о том, что тебе нужны деньги, признание, слава – это не ко мне. Тут обращайся к такому... есть в Москве... Никас Сафонов или Сафронов – вот он проведет по салонам, подскажет, где нужно тусоваться.

– Вы согласны с тем, что в наши дни реклама творчества часто строится на провокации?

– Да, действительно, сегодняшнее искусство строится на скандале, художник стремится привлечь к себе внимание. Взять глупейшую историю, когда девчонки-хулиганки станцевали что-то такое в церкви. И им, вместо того, чтобы посадить на 15 суток, сделали международное имя. Это такое большое преступление, чтобы устраивать из-за него международный скандал? Доводить информацию до президента? Делать из девчонок, которым просто следовало дать метлы в руки и заставит убирать улицы, мучениц? Теперь они кривляются-ломаются в журналах, стали очень известными... И многие художники сегодня строят карьеру на скандале. Есть такая англичанка Трейси Эмин, которая выставила в Tate Gallery матрас, усыпанный грязными трусами и исписанный именами людей, с которыми занималась сексом. Получила престижную премию Тернера, большие деньги. И мгновенно стала профессором Королевской Академии искусств. Такие случаи можно наблюдать сплошь и рядом. Но люди, которые хотят учиться у меня, должны забыть обо всех этих глупостях.

Вор должен сидеть в тюрьме

– Что вы видите в «Черном квадрате» Малевича?

– Меня этим квадратом уже достали! Ничего я там не вижу! Расписываюсь в собственной тупости! Я очень люблю Малевича, он был великолепным колористом. Хотя, конечно, предпочитаю Павла Филонова, это мой учитель. И не забывайте о том, что в конце концов Малевич вернулся к фигуративу, отказался от супрематизма.

– Если бы вас попросили охарактеризовать одним словом Сергея Довлатова, какое вы нашли бы?

– Ну, «гений» – сказать не могу – это явно не так. Очень талантливый. Брехун. Он однажды написал письмо, которое ходило по всей Москве – там всех нас, диссидентов высланных, он просто-напросто, мягко говоря, обкакал. Про меня, например, было написано, что «Шемякин пьяный, потеряв все контракты, валяется в своих гусарских сапогах посредине своей мастерской». И все мы пьяницы, все ничего собой не представляем. Я позвонил Сергею: «Сереж, ты никогда в жизни не был у меня в мастерской. Никогда в жизни не видел меня пьяным, потому что я пьянствую в русских кабаках, где ты не бываешь. Я сижу на контрактах. Так каким образом ты написал вещь, которую распространяют по всей Москве»? Знаете, что он мне ответил? «Подделали мой почерк»! Иногда его заносило не в ту сторону.

– Какой вопрос вам задают чаще всего?

– Пожалуй – о трагедии сегодняшней России. Думаю, эта безумная свистопляска вокруг нефтяных денег когда-нибудь закончится. И люди поймут, что у них есть Родина. В настоящий момент все опошлено: мы изо­лгались. Где-то я понимаю тех, кто ворует и вывозит: есть страх, что не сегодня-завтра все изменится. Переменится курс правительства – и вдруг из страны выпускать не будут? Поэтому они, что ни для кого не секрет, под Москвой и Петербургом содержат аэропорты с частными самолетами: в случае чего – ребята, атас! По самолетам – и полетели! Туда, где спрятаны деньги. Где та роскошная жизнь, о которой мы предпочитаем умалчивать. И основная трагедия сегодняшней России в том, что закон – есть, но работает он не для всех. Вот помогали мы, фонд Шемякина, Колпинской детской колонии. Десятилетний мальчишка осужден на два-четыре года – украл велосипед. «Почему, – спрашиваю у директора колонии – такое жесткое наказание?» Тот показывает выписку из закона: хищение на сумму свыше 180 руб. считается крупным... Слава Богу, мы поменяли многие из таких законов, найдя понимание у замечательного человека Юрия Чайки. Который теперь прокурор, а тогда был министром юстиции. Так вот, мальчишка, укравший велосипед, садится на четыре года. А если ты увел два-три миллиарда из страны – становишься очень важным, уважаемым человеком. Эта и есть главная трагедия России: закон, работающий не для всех. Как говорил Высоцкий словами своего героя? «Вор должен сидеть в тюрьме». А у нас вор сидит на роскошной вилле, полощется в розовой ванне, уплетая черную икру.