Жаркое лето 42-го

…Прошло два года, как нет с нами писателя-фронтовика Юрия Даниловича Гончарова – лауреата Союза писателей РСФСР, Почетного доктора наук Воронежского государственного университета, Почетного гражданина города Воронежа.

«Уж так получилось, – рассказывал Юрий Данилович, – что только я окончил 5-ю среднюю школу, как началась война. Из-за слабого зрения в армию меня не взяли. Надо было что-то делать, и в этом помог отец, Данил Степанович. Отец был почтово-телеграфным работником, так вот он мне и сказал: «Иди работать в нашу почтовую службу. Я позвоню, и тебя возьмут. Дадут рабочую карточку, а это 800 грамм хлеба».

В общем, сагитировал, и хлеб в то время был далеко не лишним. Стал я работать в страховом отделе. В моем распоряжении автомашина, на которой приходилось развозить грузы (мешки, посылки), причем довольно ценные. Для охраны этих грузов – мало ли что могло случиться – мне выдали наган и три патрона. Вот так загрузишься посылками и мешками, сядешь на них и везешь, куда надо. А по дороге «мечтал» проявить себя, если вдруг кто-то решит напасть. Ценность грузов была обычно огромной. Но никто не нападал, и наган применять так и не пришлось. А война все не кончалась, больше того – немецкие войска неудержимо рвались к Воронежу и Сталинграду…

В один из выходных июньских дней 1942 года с фашистского самолета были сброшены бомбы на городской Сад пионеров. Погибло много людей, в том числе и детей. Я все это своими глазами видел. Хочу сказать, что этого страшного события я коснулся в своей повести «Огненное лето». Подробно трагедию в Саду пионеров описала в своей книге писательница Ольга Кретова. Но обо всех подробностях, свидетелем которых я в этот день стал, рассказываю впервые.

Так получилось, что я стоял в машине и, как всегда, загружался. Мешков и посылок было много, а тот, кто мне их бросал, постоянно путал цифры. Я из-за этого нервничал, потому как груз надо было каждый раз заново пересчитывать...

Замечу, что в том июне Воронеж был удивительно красивым. Весна тогда подзадержалась, и город по-майски утопал в яркой цветущей зелени. Хоть и шла уже недалеко война, но в парках, скверах собиралось немало людей, особенно ребятишек. Родители своих детей и тогда баловали – кто пончиками или мороженым, а кто брал напрокат велосипед. 13 июня в пионерском саду проводился сбор, посвященный окончанию учебного года.

…Считая мешки и посылки, я увидел, как с левого берега от Придачи в сторону правого берега низко летит самолет. Ну, их много тогда летало, и у меня это не вызвало никаких подозрений, ведь заходил-то он с тыла, то есть с нашей стороны. Да и не различить было издали, наш он или не наш. Уже когда самолет подлетел ближе и с ревом стал снижаться к центру, вздрогнул – похоже, не наш! И точно: видно стало по крестам и другим внешним очертаниям, что самолет – немецкий. Почти сразу послышались оглушительные взрывы: один, другой, третий… Обвальный грохот. Все сразу изменилось: крики, сигналы, гудки смешались в один сплошной рев.

Сбросив бомбы, самолет над управлением железной дороги вышел из пике и ушел в сторону Задонского шоссе. Это все я хорошо видел. Наконец я загрузился, и мы поехали в почтовое отделение, которое находилось сбоку от обкома партии (где теперь Никитинская библиотека). Повсюду дым, гарь, пыль, на тротуарах осколки стекол, кирпича – следы бомбового удара. На проспекте Революции суетился майор милиции, он кричал, чтобы все успокоились, показывал, кому куда ехать. Остановил и нашу машину, хотя останавливать ее не имел права, так как она была с ценным грузом. Приказал водителю немедленно ехать во двор столовой, что напротив издательства «Коммуна», чтобы забрать там раненых и отвезти их в любую больницу. Развернулись и поехали к столовой. Водителем машины была женщина, а с ней маленький, лет двух, ребенок. Он жмется к матери, она волнуется. В общем, с ценными посылками мы заехали во двор столовой. А там следы взрыва: свесившиеся порванные провода, битый кирпич, стекла, разбросанный дорожный булыжник и… трупы молодых ребят – ремесленников. Пришли обедать, а их накрыла бомба. Кругом кровь. Недалеко лежал убитый слон зоосада, что был рядом. Он мне вначале показался аэростатом. Позже узнал, что еще одна бомба взорвалась на перекрестке улиц Комиссаржевской и Кольцовской, а еще одна – попала на крышу здания, где была редакция «Коммуны». Там на площадке установили зенитку. Все бомбой было снесено. Бомбы, как я потом узнал, были разные: от 25 до 100 и больше килограммов.

Кругом мертвые и раненые, надо что-то было делать, а не глазеть. Моя шоферша плачет, ее колотит, ребенок ревет. А куда грузить-то надо? – думаю я. На посылки? Ведь нам за них отвечать придется… Во дворе – теснота. Но женщина-водитель кое-как развернулась и несмотря ни на какие угрозы, выехала со двора, так и не взяв раненых.

Мчимся по проспекту Революции, а там не менее жуткая картина. Несколько мужиков несут погибших детей из Сада пионеров. Многие дети были убиты силой взрывной волны. Родители несли их, дули им в лица, просили очнуться...

Еще запомнилось. Там, где сейчас на проспекте два дома-близнеца, стоял Михайловский дом. Тут и находился проезд в Сад пионеров. На стене дома кровь, снуют машины скорой помощи, люди бегут, кричат. Глаза выхватили – мужчина несет женщину, кругом сумятица, паника. В пионерский сад мы не поехали, надо было что-то делать с грузом. Доехали до обкома партии. Звоню начальнику страхового отдела Бруданину, чиновнику строгому и твердых правил. Докладываю. А он на меня как набросился:

– Вы почему с грузом во двор столовой заезжали? Свои обязанности позабыли?

И что я ему мог ответить?!

Бруданин приказал немедленно ехать на главную почту (ныне Почтамт) и сдать там груз. Это было 13 июня 1942 года…

Зашедший с тыла немецкий самолет принес тогда воронежцам много горя. После в городе ходили слухи, что тот самолет все-таки сбили, но это, думаю, скорее всего, болтовня для успокоения. К несчастью, его тогда пропустили наши средства ПВО.

Дальше начались ежедневные налеты на город вражеской авиации. В первых числах июля немцы подошли к Воронежу, били по городу из танков и всех видов артиллерийского оружия. Сильно бомбили и с воздуха.

Местные власти перебазировались в Анну и Борисоглебск, а горожане в массовом порядке стали покидать город. Станки и другое оборудование с заводов к тому времени были уже демонтированы и железнодорожными составами отправлены в восточные области страны. Народ покидал город. Скажу вам, что эта картина была не для слабонервных.

4 июля, во второй половине дня, отец, мама и я еле прорвались на вокзал. Я нес связку книг и что-то из одежды. Мама держала авоську с продуктами. Больной папа ничего не мог нести. Немецкие самолеты совершали налеты на станцию один за другим. Взрывы, крики, призывы вести себя спокойно. Несмотря ни на что пассажирские и грузовые составы формировались и отправлялись в основном своевременно. Люди лезли на крыши вагонов, слышались крики, мат и рев маленьких детей. Наконец, втроем втиснулись в дачный вагон и мы. Выползаем в сторону Отрожки. Останавливаемся перед первым мостом. Со стороны завода Кирова бомбить заходят «юнкерсы». Идут низко, ревут все ближе и ближе, вот-вот откроются бомболюки… Но к нашему счастью, они полетели на Лысую гору. Там сейчас дом отдыха имени Горького. Застрочили зенитки. А мы переехали железнодорожный мост. Держим путь на станцию Графская. В окна видим перевернутые вагоны и еще не убранные трупы людей. Это июльские дни были жаркими не только от солнца. Едем, едем, поезд приближался к станции Грязи. Кончилась еда. Начали выменивать продукты за кое-что из одежды. До города Уральска добирались через Саратов ровно месяц…»