РАМС не попутал

Студенту-четверокурснику ВЭПИ Антону Стреляеву 21 год. И если я скажу, что он, актер россошанского любительского театра РАМС, знакомый со сценой всего-то года полтора и полноценно (с большими ролями) работающий лишь в трех спектаклях – вполне сложившийся артист, не исключаю, что в ответ покрутят пальцем у виска. И все-таки я скажу именно это: Антон Стреляев – человек, рожденный для актерской профессии. И, со скидкой на объективную реальность, в ней преуспевший.

Никакими тренингами не обеспечишь органику сценического поведения и способность к перевоплощению, которые молодой человек демонстрирует в каждом «своем» спектакле. Это называется одним словом: природа. Она позволяет артисту быть универсалом, оснащенным по всем «драматическим» статьям: тут и психологическая подвижность, и пластика, и тонкий нервный строй, и интуитивно грамотное партнерство. А еще та, неопределяемая рационально, человеческая сущность, которая зовется обаянием.

С улыбкой – на полном серьезе

Театр появился в жизни Антона случайно: приехав учиться в россошанский филиал ВЭПИ из родного Чертково (Ростовская область), он встретился с директором РАМСа Галиной Хунгуреевой.

– Галина Анатольевна пришла в институт, увидела, как я танцевал с девочкой вальс, и пригласила в театр, – вспоминает юноша. – До того момента последний раз я танцевал в детском саду и больше к такого рода деятельности не возвращался. Но свою актерскую природу ощущал всегда. Никогда не сомневался, что это во мне есть. То же самое замечали и отмечали близкие, друзья, знакомые.

– Ясное дело: шила в мешке не утаишь… А что, Антон, самое привлекательное в актерстве?

– Оно дает уникальную возможность быть и тем человеком, и тем, и тем. Проживать несколько жизней в течение своей собственной. Перечувствовать чужие тяготы, радости и т.д. По характеру я – холерик, не люблю заниматься одним и тем же. И актерская профессия как бы дает право этого не делать: сегодня я – такой, завтра – другой.

– Тут опасность кроется, особенно для неопытного актера: можно настолько здорово войти в образ, что не выйти из него.

– В жизни я практически не меняюсь: настроение – всегда замечательное, плохого не бывает. Я – веселый человек, серьезные вещи говорю с улыбкой. Поэтому играю, не показывая своих чувств, из-за чего некоторые люди перестают мне верить. Даже стараются не верить, хотя я никогда не вру.

Неизменный артистизм

– Неужели работа в театре совсем не поменяла характер?

– Скорее, открыла во мне нечто, раскрепостила. Я вырос благодаря театру – во многом. Прежде был самым обыкновенным парнем с периферии: распивал со сверстниками пиво за углом и в барах. Рос, что называется, на улице, много времени там проводил, и это мне очень нравилось. Типичная обывательская жизнь, в принципе; что такое театр – я тогда понятия не имел.

– Может, и не был в нем никогда?

– Естественно! Только по телевизору видел, как актеры играют, абсолютно ничего в этом не понимая. И, конечно, не представлял, как люди существуют в профессии, хотя знал, что буду актером. Но каким образом?.. Деревенская жизнь, когда молодежь абсолютно ничем не заинтересована, показала: мое – что-то другое. С приходом в РАМС поменялись вкусы, поменялись интересы. И если раньше тянуло на уличные приключения, сейчас я практически все отдаю театру. Жертвую личной жизнью, прочими «внетеатральными» вещами.

– Вы это с сожалением говорите?

– Ни в коем случае: театр, кроме всего прочего, воспитал силу воли – я, например, бросил курить. От алкоголя отказаться было тяжелее: сказалось прошлое. Для кого-то такой шаг – пустяк, для меня – серьезное достижение, преобразившее до неузнаваемости. В прямом смысле: приезжаю к себе в поселок – меня люди не узнают, настолько изменился. Только жизнерадостность осталась, веселье мое вечное – тут я в теме.

– Артистизм как свойство человеческой натуры?

– Именно… В принципе, я остался тем же, только – в ногу со временем иду. Благодаря театру знаю, ради чего живу. И знаю, что все будет замечательно.

Страшно быть Антоном

– А про трудности актерской профессии что скажете?

– Самая большая трудность – не солгать, сказать правду. Чтобы зритель, глядя в мои глаза, понял: я – не Антон. Чтобы это понял даже лучший друг, который видит меня не только на сцене, но и в жизни, и знает, какой я есть. Но сцена открывает ему что-то новое – показывает меня такого, которого он не видел прежде.

– Вас может сбить реакция зала?

– Насчет сбить не знаю, но моменты, когда я просто выключался и становился Антоном, были. Самые страшные минуты на сцене…

– Что к этому приводило?

– Да сам отвлекаешься; это, правда, было в начале моей карьеры, как ни смешно звучит. От неопытности. Когда человек учится азам и еще не вполне понимает, что делает. Сейчас не позволяю себе ничего подобного, не выключаюсь никогда – в принципе. Меня не сбивают разговоры, телефонные звонки – практически не обращаю на них внимания. Могу спокойно смотреть на любого зрителя, прямо в глаза, что бы человек ни делал – пусть хоть рожи корчит. Буду вести себя так, будто ничего не происходит.

– Вы не только яркий солист в труппе, но и прекрасный партнер; ценнейшее качество, не всякому профессионалу свойственное. А вам с каким партнером комфортно?

– Как и всем, наверное, – с уверенным в себе. Надо, чтобы я не видел в партнерских глазах страха сцены.

– Но уверенный часто тянет одеяло на себя, причем очень настойчиво, нагло.

– А вот это больше всего ненавижу. Бывает, каблучком по сцене постукиваю; все уже знают, что если я сильнее обычного топнул – я нервничаю. Потому что кто-то начал заигрываться. Меня самого, бывает, за то же самое упрекают, но я в свое удовольствие играю только на репетициях. Репетирую – всегда дурачусь, всегда! Тогда как остальные строго делают то, что будут делать на спектакле. Но я привык иначе и чувствую, что делаю правильно: репетиции – одно, а на зрителе – все по-другому, как положено. Тогда получается живо. И – интересно мне самому.

С Богом

– За кем из известных актеров вам нравится наблюдать?

– Из нынешних очень интересен Евгений Миронов: на него можно и нужно равняться. Я современно мыслю и не буду вспоминать актеров старшего поколения, среди которых, конечно, тоже много великих.

– Слушайте, Миронов – та же актерская сущность, не проводя никаких параллелей! Тот же синтез качеств, который есть в вас; это, видимо, по исходным данным – одного поля ягода с вами.

– Приятно общаться с такими людьми, как вы. Кто-то тут засмеется, а кто-то реально посмотрит на вещи…

– Ну, кто-то… Существует такая штука, как человеческая зависть.

– Ко мне это точно относится: я ее ощущаю постоянно. Единственная причина, по которой меня может ненавидеть человек – зависть. Основанная на том, что он хочет быть таким, как я.

– Определенность позиции заставляет предположить, что вы живете и работает под каким-то девизом-ориентиром – не исключено, что философским.

– «Только Бог может судить меня…» Я даже на сцену выхожу, посмотрев предварительно в потолок и подумав, что все делаю с Богом. С его помощью все получается.

– А с «предстартовым» волнением справляться нужды нет?

– Волнение мое – первая минута на сцене. Первая! Потом – все: начинаешь говорить – попадаешь в стихию. Хотя перед каждым выходом не знаешь, с чего начать. Не помнишь ни монолога своего, ни вообще текста. Который, к слову, я не учил и не учу никогда: на репетициях пару-тройку раз прошли – и все, текст откладываю.

Взлетать постепенно

– Чего не хотелось бы делать на сцене и в кадре?

– Да нет, наверное, чего-то такого, от чего я отказался бы. Правда, иногда сам себя обманываю: говорил, к примеру, что никогда не буду танцевать на сцене – а в спектакле «Хорошие люди» делаю это с удовольствием.

– В оценках себя отталкиваетесь, видимо, исключительно от собственных ощущений?

– Я могу выслушать чье-то мнение, но если человек будет как-то меня оценивать… В любом случае самоощущение важнее: всегда чувствую, хорошо или плохо сделал. Меня могут благодарить, я скажу «спасибо», но если что-то самого не устраивает… У меня очень большое самолюбие, огромная самооценка; понятия не имею, из чего она родилась. Это мешает; актер не должен быть таким, как я. Не должен так себя ценить.

– Что-то я не заметила нездоровых проявлений эгоизма на сцене. Наоборот: тратитесь на всю катушку, со стопроцентной отдачей работаете за себя и «за того парня».

– Это так, но часто говорят, что я перегибаю палку, что эгоизм мой как раз таки нездоровый. Я действительно слишком эгоистичен, но, считаю, что если не буду таким – не добьюсь ничего.

– А чего хотите добиться? Планами поделитесь, если не секрет?

– Планы, естественно, есть, и ничего секретного в них нет: пытаюсь поступать в московские театральные вузы. Сейчас идут прослушивания. Буду с вами откровенен: это тяжело. Дается очень мало времени для того, чтобы себя показать: экзаменаторы не всегда успевают понять, кто и с каким потенциалом перед ними. И ничего доказать человеку ты не сможешь, если не уложишься в отведенные секунды-минуты. Приходится прикладывать максимум усилий; пока – с переменным успехом. Окончательная ясность наступит в середине июня.

– Воронежская академия искусств не прельщает?

– Я рассматриваю этот вариант как запасной аэродром. В любом случае, Россошь – не моя остановка. Если чувствую в себе силы – почему не взлетать постепенно? Верно? Не нужно видеть в этом проявление звездности какой-то, нет. Нужно просто принять как данность: если можешь делать больше, чем делаешь, надо свои способности реализовать.