Жить по-троепольски

Традиционно литература служила поводырем в русской жизни, а русские писатели за­нимали место духовных автори­тетов, без малого – пророков. Таким человеком стал для начинающего писателя Михаи­ла Федорова наш воронежский классик Гавриил Николаевич Троепольский.

Они познакомились тридцать лет назад. А на исходе 2012 года вышла моно­графия Федорова «Человек Чернозема», посвя­щенная Гавриилу Троепольскому. Это основанный на прочном документальном фундаменте художественный роман боль­шого стиля.

Ходит такая слава

Однако интервью с Михаилом Ивановичем мы посвятили не только отчетному роману, но и наличной литературной ситуа­ции. Особенно здесь, в Вороне­же. Ведь Воронеж давно слывет литературным городом Черно­земья. Как заметила недавно в своей «Школе злословия» Дуня Смирнова, например, Белгород или Липецк – литературными никак не назовешь, а про Во­ронеж такая слава все еще ходит. Может, просто по инерции? Или все-таки неспроста? Эти вопросы мы также постарались рассмотреть в беседе с Михаилом Федоровым.

– Михаил Иванович, первый вопрос самый напрашивающийся: как вы познакомились с героем своего романа?

– Мне повезло, что я знал и знаю многих выдающихся лю­дей нашей современности. Из Воронежа это Юрий Данилович Гончаров, это батюшка Стефан Домусчи и, конечно, Гавриил Николаевич Троепольский.

Так сложилась жизнь, что де­вятый и десятый классы я учился в Москве в колмогоровском интернате. Преподавателем по литературе был Валерий Степа­нович Лысенко, с ним я поддер­живал связь и после интерната. А когда после учебы в Москве, перед отъездом в Воронеж я спросил его, с кем мне следует познакомиться из воронежских писателей, он мне назвал две фамилии – Юрия Гончарова и Гавриила Троепольского.

Я уже жил в Воронеже, по­звонил Юрию Даниловичу, взяла трубку женщина и сказала: «Вы знаете, он сейчас занят». Во второй раз мне ответили, что хозяина нет. В третий раз сказали – «он сейчас пишет».

– Вы звонили как молодой писатель классику?

– Я хотел встретиться и по­казать свои «почеркушки». Пи­сателем я себя тогда не называл, я и сейчас себя не отношу к на­стоящим писателям, считаю, что эта планка слишком высокая.

– Хорошо, мы отдельно об этом поговорим...

«Глаз есть»

– С Юрием Даниловичем тогда связаться не получилось. И, уже теряя надежду, я набрал телефон Троепольского. Говорю: вот я Миша Федоров, пишу и так далее, и в ответ раздался голос: «При-но-о-си». У него протяжный говор.

Помню, мне открыл дверь сам Гавриил Николаевич, высокий, немного сутуловатый. Я зашел в большую прихожую, надел тапки, прошел через скромно обставленную гостиную в его кабинет, и там мы говорили. Он мне назвал очень небольшой срок, когда прочитает то, что я принес. Две недели каких-то, не как, знаете, бывает, говорят: приходи в следующем году.

И когда я снова пришел к нему, слова Гавриила Николае­вича стали для меня ключевой фразой на всю жизнь: «Миша, у тебя глаз есть».

То были материалы комсо­мольского прожектора, которые вывешивали на стенде на пере­сечении нынешнего Москов­ского проспекта и проспекта Труда. После Москвы я работал в Коминтерновском райкоме комсомола города Воронежа и занимался штабом «Комсомоль­ского прожектора». Мы – «про­жектористы» по линии комсомо­ла совершали рейды по торговым точкам. «Накрывали» торговые точки, в которых «кормились» руководители района, орга­низаций, были и обкомовские работники. То, что из-за дефи­цита пряталось для начальников, после проверок вываливалось на прилавки и доставалось простым воронежцам.

Тема была острая. Так вот Троепольский эти материалы даже на телевидение относил. Но для телевидения тогда, как, может, и сейчас, это оказалось слишком щекотливой темой.

Расстрелянный благочинный

– Вы поддерживали потом отношения?

– К моему большущему огорчению, мы не часто потом встречались.

Я видел его на разных меро­приятиях, иногда мы разгова­ривали, за несколько месяцев до его смерти мы случайно по­встречались на улице. Он шел на рынок за продуктами.

А во второй раз судьба свела нас, когда надо было ехать в под­шефную подростковую колонию в Боброве. Из УИНа позвонил товарищ, и мы пригласили Гав­риила Николаевича. Он также сразу согласился. В колонии он и выступил перед колонистами, потом «Бимку» показали, часть кинофильма, долго общался с подростками. Не было ника­кого генерала от литературы, никакого лауреата, а простой человек. Очень душевный и внимательный. Казалось, это у него заложено самой природой.

И только уже работая над кни­гой, познакомившись с архив­ными материалами и знавшими его семью, я понял, какие чистые истоки питали Троепольского.

Его отец Николай Семенович Троепольский родился в семье дьякона в городке Сасово Ря­занской губернии. Он окончил Тамбовское духовное училище, преподавал, а в 1903 уехал ду­ховно окормлять глубинку. Уехал в Борисоглебский уезд, в село Новоспасское, с которым связал всю свою жизнь. По-видимому, очень многое Гавриил Николае­вич впитал от своего отца. При этом широкому кругу людей об этом человеке, к сожалению, мало что известно.

– У вас это по сути второй из главных героев романа, не так ли?

– Батюшка был вместе со своей паствой, когда началась коллек­тивизация. Из Коршево после подавления антиколхозного восстания в Борисоглебск был переведен чекист Яков Лутков. И этот человек, зная, какие могут возникнуть бунты от кол­лективизации, решил упредить возможные волнения. И воз­никает в Борисоглебске дело, по которому шло 53 человека – все священнослужители, при­хожане – из «обнаруженной» сотрудниками ОГПУ церковно-монархической организации. А возглавлял ее, судя по материа­лам дела, как раз благочинный Николай Семенович Троепольский. То есть следователи опре­делили его как «самый круп­няк». Из протоколов допросов некоторых священников видно, что он был настолько образован и духовно чист, что его метили во владыки. И он вел себя, как видно даже из материалов дела, до предела достойно. Он гово­рил только о духовной работе, говорил только о вере в Бога, никого он не «вложил», хотя его «закладывали» многие.

– Это братья-священники закладывали?

– В среду духовенства вне­дрялись «осведомы». Так на­зывались информаторы ОГПУ. Очень интересные про некото­рых «осведомов» справки при­ложены. Что, например, этот вот информатор «плохо работал, слабо сообщал про своих». И в итоге по этому делу расстреляли нескольких человек, в том числе и отца Гавриила Троепольского. Все это держали в тайне, ничего семье не сообщали конкретного.

Свой среди чужих

Знаете, Гавриил Николаевич учился в Новогольском в школе. В Новогольском его сестра Зоя познакомилась с будущим лет­чиком Федором Погрешаевым. После того, как произошла исто­рия с батюшкой, сестра отказа­лась от отца, стала впоследствии генеральской женой, потом они жили в Москве. Я был в гостях у их сына Владимира.

Троепольский и в воронежскую литературу входил через Москву, через Твардовского и его «Новый мир». После первых публикаций местные всколыхнулись: «О, а мы проглядели Троепольского!» Потом вышел «Бимка», они опять: «О, какая повесть вышла у нашего земляка, проглядели!»

– Роман о двух Троепольских – священнике Николае Троепольском, который во все невзгоды окормлял свои при­ходы: это и в первую русскую ре­волюцию, и в Первую мировую войну, и после отречения царя, и во время Гражданской войны, и во время восстания антоновцев (все происходило в тех местах Тамбовщины), и когда пришло обновленчество, и когда людей погнали в колхозы... И в эти годы именно на Николая Семеновича Погрешаева на их даче. Он мне очень многое рассказал. А Гавриил Николаевич. Вот Зоя Николаевна за свой поступок всю жизнь раскаивалась.

– А сам Гавриил Никола­евич вам об этом что-нибудь рассказывал?

– Что вы! Он вообще на эти темы не разговаривал. Он обере­гал даже свою семью от этих фак­тов. Как не любил он говорить и о войне. Не секрет, что за жизнь в оккупации на него также повесили много собак. Было же вот что. Немцы взяли Острогожск стремительно. При них колхозы и совхозы преобразовались в госхозы. В селе Гнилое, которое как бы на холме над городом, где проживал Троепольский, был сортоучасток. И Троепольский продолжал работать на своем со­ртоучастке при немцах. Не будут же, извините, уничтожать. Это же хозяйственная жизнь. И, на мой взгляд, это стало благом для многих проживающих и работа­ющих там. Например, в городе коммунистов вешали, но в самом Гнилом ни одного коммуниста не повесили. Один из полицаев Гнилого (он у меня проходит под именем Поляк) работал раньше у Гавриила Николаевича, воз­можно, Троепольский как-то влиял на него. Чтобы не пре­следовали людей. Человеческий подход у Троепольского ко всем был. Евангельский подход. Он сохранил сорта семян, сохранял и жизни людей. И не только. Мне писатель Юрий Гончаров рассказывал, что Гавриил Нико­лаевич два раза переплывал Дон с ценными сведениями. Это ему подтверждали большие чины из КГБ. Дело в том, что, во-первых, вокруг Гнилого немцы потянули железную дорогу на юг, в обход Лисок, где оставались советские войска. Они хотели иметь желез­нодорожное сообщение с запада на юг, к Волге. Во-вторых, шли большие составы с техникой на сам Острогожск. И третье – были воинские части и склады, которые располагались в городе. Обо всем этом, по-видимому, Троепольский и сообщал нашим, для чего переплывал Дон. У меня об этом написано с художествен­ным вымыслом, но я старался отталкиваться от реальности. Троепольский даже имел награду по линии чекистов. А в Остро­гожске до сих пор бытует порож­денное слухами плохое мнение о тех, кто остался в оккупации, забывая, что среди оставшихся было много людей, которые вели себя героически. Кто спасал тех же земляков, оказавшихся в тылу противника.

Знаки судьбы

В этом плане вообще уди­вительно складывалась у него судьба. Помните Луткова, что явился одним из палачей отца Троепольского? Так вот его сына, поэта Луткова, потом Жигулин выведет в «Черных камнях» как предателя, что, конечно, было натяжкой сюжетной, ибо в том деле все или большинство юных коммунистов-реформаторов по­казывали друг на друга. Однако Троепольский в местном союзе писателей отстаивал честь Луткова. Там же порой только и го­товы «съесть» друг друга. Скло­ки. Исключения. Отлучения.

– Вы занятно описали это в «Громких» делах писателей». А за последние полвека мало что поменялось в писательской среде?

– Перед Новым годом еду в автобусе, звонит телефон. Раз­дается: «Это Акаткин, декан филфака» – «О, Виктор Ми­хайлович!» – «Миша, я со стула чуть не падал от хохота, читая твои «Громкие» дела писателей». Конечно, ведь он же был наблю­дателем того цирка, что устра­ивали Иван Иваныч Евсеенко, Евгений Георгиевич Новичихин и иже с ними. О людях такого типа хорошо написал в своих записных книжках Твардовский.

Знаете, когда Троепольский снова хотел вернуться в свою писательскую организацию (она же разделялась, и он уходил в смежный союз, захотелось че­ловеку перемен), Троепольский пришел, и ему Евсеенко сказал: «Собирайте рекомендации, при­мем». Представляете, классику такое сказать?

Троепольский и в воронеж­скую литературу входил через Москву, через Твардовского и его «Новый мир». После первых публикаций местные всколыхнулись: «О, а мы про­глядели Троепольского!» По­том вышел «Бимка», они опять: «О, какая повесть вышла у нашего земляка, проглядели!» Они всегда проглядывают, это некая особенность. Почитайте протоколы писательской. Повесившийся поэт Алексей Прасолов называл организа­цию «шобла». Они вынудили поэта Павла Мелехина уехать. Кстати, с этим всеми силами боролся Гавриил Троепольский, наставляя писателей на доброжелательное друг к другу отношение. Он боролся с быто­вавшим в местной организации принципом: чем больше прида­вишь талантливых, тем дальше продвинешься.

– Так, может, нет смысла в ней находиться?

– Чтобы быть писателем на­стоящим, в ней состоять не обязательно.

– Что такое все-таки «настоя­щий писатель»?

– На одном собрании пи­сательской организации, где возник вопрос о том, что нужно платить за поездку в деревню на встречи с читателями, Троепольский встал и сказал: «Пре­кратите заниматься глупостями. Если ты писатель, ты незави­симо от рубля обязан идти к своему читателю». Для меня это ключевая фраза. Я считаю, если у тебя есть, что донести людям, надо это делать, как делал Троепольский. Возьмите его про­изведение «В камышах» – это же гимн природе. Он как бы вслед за Богом открывает нам глаза: посмотрите, что вокруг, это же чудо, оно совершается в данную минуту. И тема высту­пления в печати не обязательно литературная должна быть. Вот, например, вспомните, как выпрямляли реки, как их резали. А поймы рек высыхали – ужас! Троепольский возму­тился этим, его давили за это воронежские власти, страшно давили. Ему только Твардов­ский помог, потом даже Пленум ЦК по мелиорации провели. А местные ему говорили: «Куда ты, Гаврилка, лезешь?!» Но его задело то, что убивают землю, он встал на ее защиту, поднял свой «меч», которым владел, и воевал словом с этим издева­тельством над родной землей. Ему было о чем говорить.

Человеки Чернозема

– А что у вас с читательской одиссеей?

– Мне сейчас звонят из Россоши: «Где взять вашу книгу?» У меня были встречи с читателями в библиотеке имени Троеполь-ского, в магазине «Амиталь», куда пришли люди специально поговорить о писателе. Пришли кадеты, я почувствовал, что сделал что-то нужное. Я всегда откликаюсь на приглашение встретиться, кто бы ни пригла­сил, хоть бы и через Интернет совершенно незнакомые люди. Как недавно прислала мне со­общение учительница одной из школ города. Как и было с кни­гой «Громкие» дела писателей», которую отнесли чуть ли не к самым популярным книгам.

– Ну раз вы готовы и делаете это, то почему вы в начале назвали себя не настоящим писателем?

– Знаете, есть все-таки кри­терии. Возьмите «В камышах» Троепольского и текст большин­ства нынешних воронежских писателей, два абзаца прочтите и все будет понятно. Это же в высшей степени Художник. А я больше – мастеровой. А то у нас же некоторые сразу: «Я – Толстой!» Это же стыдно. Вот Будаков похвалу в свой адрес «клещами (как выразился декан филфака Акаткин) выта­скивает». Я считаю, что к слову «писатель» нужно относиться щепетильно.

– Тогда с вашей щепетиль­ностью можете сказать, кто они – настоящие воронежские писа­тели? Есть ли они?

– Считаю, что есть. У нас есть Юрий Данилович Гончаров.

– Он уже скорее – был, чем есть. Не пишет же больше.

– Так прочитайте, что напи­сал. Вообще, я не считаю себя специалистом по воронежской литературе, но если делиться впечатлениями... Есть сильный писатель Пылев Сергей. По­читайте хотя бы его последнее произведение, связанное со стариной. Если спросите про Ивана Евсеенко, я его много­километровое нудье читать не могу. Даже его подчиненный в журнале «Подъем» Владимир Марфин говорил шефу: «Иван, когда же ты писать научишься»... Из поэтов. Не подумайте, что я подлизываюсь, но мне нравятся стихи Ивана Щелокова. Алек­сандр Голубев написал чуть ли не 30 лет назад поэму про каза­ков, только сейчас она получает признание. Еще – Александр Нестругин. Бесспорный поэт – Егор Исаев, я его люблю слу­шать. У меня записи есть. Сейчас стихи редко читают вслух, но они пишутся, чтобы звучать, а не про себя проговариваться. У Исаева, по-моему, что-то перекликается с Маяковским, и даже – Ман­дельштамом. Если принимать на слух, у них у обоих по-особому взлетает стих. Я как-то писал об этом в рассказе «Урок по­эта» в той же книге о «Громких» делах.». Хотя я понимаю, что профессор Олег Ласунский с этим может не согласиться.

– Помню, год назад я Олегу Григорьевичу задавал вопрос о писателях, так он никого младше 70 лет не назвал...

– Я тоже не знаю молодую современную воронежскую ли­тературу. Но я нисколько не со­мневаюсь, что есть талантливые ребята, но это мой грех, из-за загруженности работой я их практически не читаю.

Меня опять же поражает в этом плане Гавриил Троеполь-ский. Он же все время просил за других, не для себя, а для това­рищей. Вокруг ведь что – рваче­ство, бабки, баньки, санатории, а ему, может, было противно лезть между этими людьми с «колбасными» проблемами. Он никогда такими благами не пользовался. Но зато ходил: «Прасолова опубликуйте!» – и ставили.

И сам ведь прожил всю свою жизнь с этой «меткой», у него «Бимка» с меткой не случайно. Меткой от трагедии с отцом.

– Про Бима я специально решил не говорить, потому что это общее место при упоминании имени Троепольского. Скажите, а как складывается судьба вашей книги? Слышал, тираж до сих пор в типографии.

– Вот смотрите, эта книжка, весь тираж стоит 223 тысячи. Мне сейчас помогают люди, которых я без регалий назову по именам – Александр Фролов, Сергей Бородин, Владимир Лихачев, Илья Княжев. Это люди, которые прониклись и дали денег, лич­ных денег. Пока есть 65 тысяч, в типографии готовы ждать, когда наберется вся сумма.

Режиссер Василий Панин написал губернатору Гордееву письмо – дайте сто тысяч на половину тиража (500 экземпля­ров), и он пойдет в библиотеки. Я знаю, что в администрации уже ответ подготовлен – отказать. Не от губернатора лично, конечно, а от чиновников его. На Троепольского у них денег не нашлось...

– Не нашлось на Человеков Чернозема.

– Да, это книга о двоих Трое-польских. Многое доброе пере­нял Гавриил Николаевич от сво­его отца-благочинного. Следуя ценностям, стоящим над ним, он возвышается над обыденным меркантильным, над своими примитивными желаниями. Та­ким был Гавриил Троепольский – агроном, писатель, защитник земли Черноземной. Я считаю, что он прожил большую, тяже­лую, честную, полную любви к людям и страданием за них жизнь. Считаю, что Гавриил Троепольский является для нас тем образом, у которого надо учиться, как жить в трудную ми­нуту, как стоять за свое, как идти от конфликта – к человечному подходу. Жить по-троепольски.