Попытка соответствовать

В обширной программе фестиваля «Чернозем», благополучно перевалившего за экватор, спектакли «Политеатра» анонсировались как «фишка» номер один. Поэтому «вал» зрителей в Концертный зал, где они показывались, нисколько не удивил.

Вслед за Маяковским

Первый спектакль – «Двенадцать» – предварила пресс-конференция в Книжном клубе «Петровский», успех которой обеспечило участие в мероприятии Вениамина Смехова. Легендарного актера Таганки. И просто легендарного: Вениамин Борисович – из плеяды «штучных» артистов, за плечами которых – история, современность и история современности.

Еще до появления модератора действа, в роли которого выступил арт-директор «Политеатра» и ректор ВГАИ Эдуард Бояков, Смехов исполнил остроумное соло. Шутки ради и раскрепощения атмосферы для спел в неуязвимом стиле абракадабры нечто гуманистическое, где ключевым (смыслообразующим) словосочетанием звучало «Эдуард Бояков». Герой экспромта, появившийся перед журналистами минутами спустя, и объяснился насчет «Политеатра».

– В Москве мы занимаемся разнообразной деятельностью – если говорить о жанрах, языках, способах общения со зрителем. Но поэтические спектакли стоят особняком. «Политеатр» – молодой, живой и очень перспективный, я надеюсь, театральный бренд. Который связан с местом – с Политехническим музеем. На который слава русской поэзии изливалась, как из святого источника; этому месту мы и пытаемся соответствовать. На сцену Политехнического впервые вышел мало кому тогда известный художник – Владимир Маяковский. Этот художник прочитал стихи – во время диспута о судьбах авангардного искусства. Через год он вместе с другим авангардистом, Крученых, написал манифест «Пощечина общественному вкусу», с которого, собственно, и началась история новой русской поэзии. Постсеребряновековая.

С тех пор на знаменитой сцене реализовалась масса проектов, осененных святыми для отечественной словесности именами: Есенин, Блок, Ахматова, Северянин, Брюсов... Позднее ее освоили авторы периода советской оттепели: Вознесенский, Евтушенко, Высоцкий, Ахмадуллина, Окуджава.

– Для меня Вознесенский и его «Антимиры» – то, с чего началась история поэтического театра, – заявил Бояков. – Во всяком случае – того, к которому может иметь отношение мое поколение.

Эффект присутствия

Спектакль «Двенадцать» не просто отсылает к блоковской поэме – он напрямую ее использует. Не хотелось бы говорить – как утопающий соломинку, но вот почему-то написалось…

Поэмой в блестящем исполнении Смехова завершается постановка, у которой – аж четыре создателя. Ничего против, естественно, не имею, и прецеденты – за. Но, по-моему, в данном случае и одного режиссера с лихвой хватило бы – хотя бы для того, чтобы функционально выстроить свет.

Поэтический спектакль – штука специфическая: «драматургия» – первоисточники – в случае самодостаточности в дополнительных толкованиях не нуждаются. Оно, конечно, дело психофизики каждого из нас, но что до моей, поэзия – дело интимное. Нужны подмостки стихам Бродского, Мандельштама, Тарковского, Бориса Рыжего?.. Оставляю вопрос открытым.

Среди двенадцати авторов, представленных «Политеатром», было четверо воронежцев. Стихи двоих я любила и люблю безотносительно спектакля. Который за их счет определенно «набрал» (в плане лирического содержания и лирической же интриги). А какой взнос сделал в эту поэзию он – сверх написанного на бумаге – сказать трудно. Разве что убедил: «наши» посильнее большинства москвичей будут. Мандельштам, конечно, прав: «Не сравнивай: живущий несравним». Особенно если речь идет о творчестве. Но сама форма поочередного представления поэтов провоцировала как раз таки на сравнение их между собой – невольное. И коли конкретно о московских пиитах говорить, вспомнив аксиому про вкусы, о которых не спорят – нельзя умолчать о том, что откровенная ставка на эффект личного присутствия и артистичную подачу текстов с поэзией в классическом ее понимании соотносятся неважно. Ушел человек за кулисы под вежливые аплодисменты зала, а через двадцать секунд зрители о нем забыли. На следующий день имени не вспомнят.

Еще момент: всякое художественное решение состоятельно в силу своей единственности (уникальности, если хотите). А в случае с «Двенадцатью» занятых в спектакле авторов могли без ущерба для смысла и эстетики действа заменить другие авторы – и из Москвы, и из Воронежа, и из любой другой точки нашей необъятной родины. Если о концерте дискурс затевать – тогда да, все нормально и даже похвально. Но терпит ли спектакль – полноценный, без скидок на элитарность-поэтичность – подобные вольности? Вряд ли.

Целостности – в том числе и на контрастах, контрапунктах, на что, видимо, рассчитывали постановщики – в «Двенадцати» не обнаружилось. Коллега предложил считать выступления двенадцати поэтов моноспектаклем каждого из них – что ж, можно. Но как в таком случае сложить эти «моно» в то незамысловатое «итого», которое нам гордо продемонстрировали?..

Случай с «Верой Полозковой» – иной. Настолько, что не хочется останавливаться в сложившемся контексте на этом спектакле: о нем разговор – впереди.