Звездное звание

Одно лето я жил в тихой задумчивой деревеньке Пчельники, что за Рамонью. Затерялась деревушка средь петровских заповедных кущ, средь медонос­ных опушек и полян, и ничего не мешало ей на отшибе додумывать свою глубокую думу.

Давным-давно отработало тамошнее радио на столбе у заколоченного клуба. В проржавленном раструбе завелись галки, и они всегда громко ругались, если к Пчельникам по недосохлой, прыгающей по рытвинам и корневищам дороге пробивалась вдруг какая-нибудь пройдошливая машиненка.

Пешком ходить – душе угодить

Понятно, такой дороге крепко доставалось и от самих пчельнинцев.

– Сколько ж можно пешедралом? Пилюлей каких в аптеке взять, жамок к чаю – опять топай за семь верст в Ступино?

Собирались, конечно, подписи под петицией к начальству. Их много было, этих петиций за долгие годы. Только никак не могли пробить челобитные бумаги начальственную душу, и привычка ругать пчельницкую дорогу стала вроде моды.

– Во! – добродушно осуждал таких челобитчиков Алексей Максимович Минаков, гостеприимно принявший меня на дачный постой. – Какой, понимаешь, народ стал нежный! Я уж давно восьмой десяток разменял, а для меня семь верст до нашего правленческого Ступино – что одна верста с гаком. Оседлал свой лисапет, еще при товарище Сталине купленный, – и там! Да и свои ножки – что дрожки. Может, потому и живу на свете долго, что больше пехом. Пешком ходить – душе угодить. Каждую травку, каждый цветок близко видишь. И не наступишь на птичье гнездо, на зверюшечью мелюзгу – живое ведь оно, теплое… А с мотором – разве можно с такой бережью?

Еще Максимыч любил вспоминать, как ходил после войны в лесниках, как сманивало его к себе колхозное начальство:

– Будешь кладовщиком у нас, сержант, поскольку нога у тебя осколком тронутая. При весах у нас будешь, с карандашиком. Круглый почет!

– Не-е, – отвечал Максимыч, – моя мать, покойница, в лесу меня нала. Да так и приучила к лесу. В лесу и грибной ряд. В лесу и малина. В лесу и калина. Все что ни захочешь!

– Э, губа-то у тебя не дура, сержант, – обижалось на отказ начальство. – Какую себе кладовую выбрал! С грибной и прочей закусью.

– А смеху тут никакого не было, – вздергивал сухонькими плечами Максимыч. – лесное хозяйство – это тебе не куренка с поросенком держать. Вертеться только успевай. Особенно зимой, когда за ночь в полубок снегу навалит. Сколько голодающих душ спасти надо было. Тому тропку пробить к кормным местам, охапку-другую тальнику косулькам подбросить, осинку повалить для зайчишек, проверить волчьи следы, лосиные пробреди к отстойникам. Нет, скучать нам, лесным обходчикам, ни зимой ни летом не досужно было. А уж о весне, об осени – и говорить нечего. Тут глаз да глаз…

– Ух, и набегался я – чтоб их! – за непрошенными охотниками! – пускался в воспоминания Максимыч. – Ломятся в мачтовый лес. Ловил этих печенегов, совестил. И угрожали мне, и улещали. Все было. Не хуже, как лесник нетвердый – за поллитровку в дугу сгибается. Конечно, эти печенеги тоже оборужены. Но в таком случае и себя жалеть не грешно… На воронежском фронте как у нас было? Страшно, а из окопа все равно подымаешься и – вперед. Тыщу лет мы свою русскую землю защищаем. Она нам, мне лично, – как мать родная. Рожден я на этой земле, живу ею, а помру – в нее же меня и положат. И салютом будет мне, грибному полковнику, – ветер в соснах, голоса птичьи, звон родника…

На зорьке

Не впервой услышал я от Максимыча загадочное выражение «грибной полковник». Что стояло за этим? Какой смысл вкладывался?

– Нету тут ничего такого подспудного, – просто объяснял Максимыч. – Года наседают. И нет уж той веселости в ногах. Вот и перешел на охоту посмирнее – искать грибы.

– А почему вдруг «полковник»? – не унимался я. – Из запасных сержантов и вдруг – «полковник»?

– Это народ меня так обозначил, – многозначительно почесывал щетинистый подбородок старик. – И ничего тут, браток, не поделаешь. Хочешь, побродим по бору на зорьке?

Лес звонкий, чистый, почти сказочный, встретил нас с Максимычем. Незримой тропинкой меж высоких росистых папоротников привел он в такое грибное место, где не ты их, красавцев, искал, а они – тебя.

Вот поднялась на цыпочки алая сыроежка величиной с блюдце. У корневищ сосен, в сосновых иглах, одинаково ровные, круглые, как новые пятаки – рыжики. В тени берез – дымчатые подберезовики. А вот под разлапом елок – липкий золотой масленок. Врезавшаяся сухая былинка надвое разделила еще пахнущую ночным туманом крепкую шляпку с приклеившимися к ней рыжими хвоинками. Сломленный, он холодит ладонь, обрызгав ее не то хрустальным грибным соком, не то россыпью росинок под шляпной застрехой.

Желтые, как суточные цыплята, лисички рассыпались гнездами. Их много – не оберешь. Смотрят из травы глазками-пуговками, будто уговаривают: подбери, возьми к себе! Нас можно носить где угодно – в мешке, рюкзаке, даже за пазухой. Мы не ломаемся, не крошимся, как некоторые. И вдобавок – очень и очень вкусные!

И вдруг нежданно-негаданно у самой подошвы старого дуба – крошечный боровичок, как мальчик с золотым наперстком. От роду ему не более часа, а как пахуч, крепок!

– Т-с-с! – Максимыч таинственно поднимает заскорузлый палец. – Т-с-с… Не егози. Гляди, на глазах гриб встает. На шляпке аж травинки шевелятся. Кино, а?..

Я в предвкушении приготовил срезной ножик.

– Пожалей мальца, ну! – умоляюще тронул меня за рукав старик. – К завтрашнему рассвету знаешь каким гренадером станет? Ахнешь!

Я послушался.

– Ты поспешай, конечно, браток, да не шибко, – взялся терпеливо просвещать меня Максимыч. – Я такое и старым, и молодым советую, и прежде всего тем, которые за добытком в лес устремляются. Без азарта тут, понятно, нельзя, он в нас с пещерных времен сидит. Но помнить – кто ты такой на земле есть. Охранителем, а не разорителем предписано тебе Господом быть. Но ведь как обидно – забывают!.. На вот, гриб возьми. Сколько лесного опада бывает переворочано после людского прочеса! Невдомек сырохвату-лукошнику, что губится при грубом обращении грибница, которая силу лесу дает. Не-е, грибница – не сама по себе под деревом – она с его корнями срастается! Сначала ученые люди думали: гриб, мол, присосался к дереву, обездоливает его питанием. Но чем больше человек прознавал про грибную жизнь, тем крепче входил в понятие – не только грибам не быть без деревьев, но и деревьям – без грибов. Гриб – что твой насос. Он проворнее дерева работает, пособляет ему тянуть из земли воду и прочие пользительные вещества.

Максимыч повел меня дальше.

– Задумывался ли ты, куда девался лесной опад? – подкинул он мне вопросец. – этой листвы, игольника, знаешь за столетия сколько могло скопиться? По макушку бы наш бор увяз! Давай-ка раскопаем под елкой подстилку. Видишь, на нижнем слое длинные белые нитки? Это и есть та самая грибница. Она и потребляет весь лесной мусор. Не только листья с игольником в питание идут, но и сучки, ветки и даже целые дерева, наземь упавшие. Вот что такое гриб!

Дар дара ждет

Искать грибы с Максимычем было одно удовольствие. Когда в луговине средь дубков стали попадаться красные хороводы мухоморов, он значительно поднял палец:

– Это они нас от белых грибов уводят. Ведь серчают обычно на мухомора лукошники. Путается, мол, выкозырщик! Пнут его сапогом, спешат дальше. А боровичок-то рядышком прячется. Льнет он почему-то к красным шапочкам, как заслона у них ищет. А ее, красную шапочку саму, надо оборонять. Для лесной живности она вроде сестры милосердия. И лось, и заяц, и ежики – все помаленьку от красной шапки откусывают, когда нездоровится. Сам видал! Все в природе, браток, едино. Только мы, скорохваты, никак не хотим этого уразуметь…

Максимыч недоуменно и обиженно пожал плечами:

– У дороги в лес я как-то фанерку к столбушку вывесил. Крупно написал мелом: «Всем, всем, всем, кто по грибы! Не топчите их сапогами, не вырывайте из земли с ножкой!» Нет, взяли сорвали фанеру... Вот я им и говорю, ходокам, которые за гладкую дорогу хлопочут – ни к чему она нам! Ораву моторов приманит. Ну какой благородный гриб это все вынесет?

Как в воду смотрел Максимыч. Навели нас красношапочные хороводы мухоморов на дружную семейку белых грибов под пологом старого дуба. А один из них стоял прямо-таки не загороженный, открытый со всех сторон, вытолкнутый как на свет божий из-под упругой подстилки какой-то неведомой животворной силой.

Подрезал я его, млея от счастья. Светло-бур. С темными пятнами на крепкой ножке. И был у него запах ночного тумана, поющего рядом родника. Никогда не козырял мне такой гренадер!

Максимыч стоял рядом. Тоже сиял:

– Это еще не гренадер. Мне вот как-то по осени козырнул гренадер! Веришь ли, нет, высота его была тридцать сантиметров, а шляпка – более сковородки. Три кило весу! «Юбочное радио» на деревне заработало. Вместо нашего, клубного. Со многих дворов сбежались глядеть. Ну и прозвали моего чудо-богатыря «полковником». А заодно и меня до такого звездного звания возвеличили. Как думаешь, не шибко высоко?