Малая родина в историческом полотне

В музее-диораме 20 октября состоялась презентация повести Михаила Калашникова «От Купалы до Крещения». «Берег» уже рассказывал об этом воронежском писателе с собственной темой, голосом и стилем (см. газету от 21 апреля 2017 г. №29).

Михаил родился в селе Белогорье Воронежской области. Окончил Воронежский педагогический университет (исторический факультет). Но реализовал свои профессиональные знания в литературном творчестве.

ТРАГЕДИЯ РУССКОГО СЕЛА

Многие жители Павловского и Подгоренского районов хорошо помнят эту трагическую дату – 7 июля 1942 года, когда немецкие самолеты разбомбили Белогорьевскую переправу – с ее помощью выбирались на правый берег Дона военные и мирные селяне. Тогда погибло много людей.

Михаил Калашников с раннего детства слышал рассказы о трагедии 7 июля. На различных семейных торжествах, на сельских поминках, когда собираются люди с разных улиц и старики начинают вспоминать молодость. Часто эти воспоминания касались полугодовой оккупации села Белогорье немецкими войсками и их сателлитами – тяжелейшего периода в жизни земляков старшего поколения.

ОСТАТЬСЯ ЛЮДЬМИ

Автор сложил их рассказы в единую масштабную картину. В яркое и трагичное полотно лета 1942 – зимы 1943 года в Подонье.

Судьбы простых людей, солдат и младших командиров, колхозников и их детей: все выживают в тяжких военных условиях и стараются не потерять человеческой сущности.

В повести, помимо реально существовавших персонажей, есть и вымышленные герои. Но, по словам Михаила Калашникова, фальсификаций и искажений исторической действительности ради красного словца он тщательно избегал.

Почему повесть получила название «От Купалы до Крещения»? Это те временные рамки, в которых село Белогорье находилось под пятой оккупантов.

По просьбе «Берега» автор представил два отрывка из повести.

ФИНН

«Через день или два недавние финские знакомцы наведались в беженский лагерь. Верховодил снова рыжий толстяк, дружок его лишь покорно ходил следом, обводя всех северным меланхоличным взором. Выбрав корову черно-белой масти, рыжий похлопал ее по хребту и, поискав глазами кого-то, крикнул:

– Хазяка!

От сгрудившихся баб, что с тревогой наблюдали за нежданными гостями, отделилась владелица коровы. Финн молча сунул ей в руки котелок. Женщина взмолилась:

– Пан, ваши сегодня уже два раза ее выдаивали, пустая она. Детям и то не достанет. Побираться мне, что ли, при живой корове?

Говоря это, она пыталась вернуть котелок владельцу. Финн рассвирепел молниеносно, без раскачки. Хлестким ударом он выбил котелок из бабьих рук, а следующим взмахом выхватил из кобуры пистолет. Сразу налетели дети: уцепились в бабий подол, обхватили ее ноги, в голос зарыдали. Рука с пистолетом переводила ствол с одного детеныша на другого и вдруг мелко задрожала. Спрятав оружие в кобуру, финн длинно выругался и сплюнул на сторону. На солнце сверкнул широкий лапландский нож. Корова, мучительно заревев, бросилась бежать, орошая траву кровью из разрезанного вымени. Баба еще сильней залилась слезами и побежала догонять раненое животное, а финн пнул сапогом зазвеневший котелок и зашагал к своей подводе».

МОСКВА

«У завалинки, опершись спиной на раскрытый ставень и нервно одергивая пустой левый рукав, стоял молодой мужчина. Не отрываясь, но без любопытства, а с какой-то скрытой иронией смотрел он, как оккупанты, взбивая пыль, пляшут и резвятся у колодца, поливая друг друга водой из кружек. Один из немцев заметил этот неоднозначный взгляд. Он что-то коротко крикнул и выразительно кивнул на колодезный вороток. Однорукий побледнел, отслонился от ставня, на скулах его выросли желваки, но с места он не сошел. Другой немец, сидевший до этого в тени плетня, торопливо встал на ноги и что-то вразумительно объяснил кричавшему. Затем подошел к однорукому и, указав глазами на пустой рукав, спросил:

– Moskau?

– Москва, – тихо и настороженно ответил однорукий.

Немец расстегнул ворот кителя, упер палец в небольшой розовый шрам под ключицей и сказал:

– Moskau. Und mein älterer Bruder – Moskau («Москва. А мой старший брат в Москве…» – пер. редакции).
Говоря о старшем брате, немец недвусмысленно перекрестил оба своих указательных пальца.
– Ich bin ein soldat, du bist eins oldat (Ты солдат, я солдат). Иди-иди, – и немец махнул в сторону двора, мол, сгинь от греха.
Однорукий не стал искушать судьбу и скрылся за калиткой».