Сказку сделали былью

Весьма симптоматично, что премьерный показ моноспектакля по произведениям Тэффи, она же Надежда Александровна Лохвицкая, состоялся в канун самого чудесного праздника, Нового года. В последних числах декабря-2012 зрителям предложили «Сказку жизни» – постановку художественного руководителя Камерного театра Михаила Бычкова.

Замечательно «оживившие» рассказы и стихотворения известной писательницы (одной из самых ярких представительниц благословенного Серебряного века русской поэзии), спектакль – и лично для меня это принципиально – получился атмосферным, ароматным. С флером той волнительной наивности, которая делает его по-настоящему глубоким и прозрачным. И – главное! – он о Тэффи. И ради Тэффи: пора, пора возвратить широкой публике несправедливо забытые имена талантов предреволюционной России. Всех до одного.

Имидж – все!

Слово «сказка» в названии спектакля, дублирующем «имя» одного из наиболее полных сборников писательницы Тэффи – в некотором смысле оборотень. У этой «медали» – две стороны. С одной из них, материал, временами передаваемый со сцены якобы детскими устами, волшебен в той же мере, которой можно «оценить» саму личность Надежды Лохвицкой, совершенно уникальную. С другой – последние наши прагматичные (не сказать циничные) десятилетия перевели понятие «сказка» в разряд вещей, говорящих о никчемности практического свойства. Читай – непростительной по нынешним временам оторванности человека от реальной жизни.

Собственно, Надежда Лохвицкая и в свое, далеко не самое практичное время предприимчивостью не отличалась, мягко говоря. Достаточно сказать, что современники единодушно оставляли полифоничную Тэффи (поэт, переводчик, журналист, драматург, рассказчик, романист, фельетонист, мемуарист) в тени сестры – поэтессы Мирры (Марии) Лохвицкой, удостоенной негласного звания «русская Сафо». Надежда же, раз и навсегда записанная в «юмористки», была существом куда более чутким, нервным и мудрым. Качества, которых неизменно требует литература от творца.

Делаю такой вывод, опираясь на воспоминания Ирины Одоевцевой «На берегах Невы» и «На берегах Сены». Там она в мягкой своей, безоценочной, по сути, манере пишет о том, насколько Тэффи была неврастенична (и значит, щепетильна, внимательна к мелочам). Непроизвольно складывала, выходя на улицу, цифры на номерах автомобилей, загадывая конкретный результат, считала порожки, окна домов и т.д. Из того же источника можно узнать о добросердечности Тэффи; один «кошачий» эпос, где она с нежностью и сочнейшим обаянием пишет про любимых четвероногих, чего стоит! А насколько была Женщиной – и в философском, и в житейском смысле этого слова – Надежда Александровна Лохвицкая!

Одоевцева вспоминает, как яро разгневалась Тэффи, выступавшая с длиннющим докладом на одном из литературных сборищ (кажется, у Мережковских), когда публика, утомленная серьезностью происходящего, перестала ее слушать. И, не чинясь, начала перешептываться, посмеиваться и прочее. Взбесило, однако, докладчицу, ответственно подошедшую к теме сообщения, сделав его максимально развернутым, отнюдь не невнимание к ее содержательной речи. А то, что никто не оценил нового эффектного платья, ярко-красного, специально для этого вечера сшитого…

Жизнь в квадрате

Романтичная фантазерка, деловая, своенравная особа, талантливая писательница-максималистка, дама, приятная во всех отношениях и невероятно трогательный в своей обнаженности, чистый, честный человек… Суммируя и обобщая, понимаешь: Надежда Тэффи, с полным на то правом завоевавшая славу первой российской юмористки XX века, была, по существу, грустным клоуном. И ранимой девочкой-мечтательницей, которую – в плане душевных порывов – не особо «скорректировал» зрелый возраст. Именно такой показывает свою героиню исполнительница моноспектакля Елена Лукиных, делясь со зрителями миниатюрками (рассказами) «Счастливая», «Исповедь», «Кишмиш», «Этапы», «Весна», «Лиза»…

Актриса порадовала очень качественной работой, тактичной и точной. Моноспектакль – форма, как известно, коварная; малейший пережим (даже в сторону акцентирования индивидуальности актрисы, какой бы талантливой она ни была) чреват оттоком зрительского сопереживания. Ведь и сахар, условно говоря, приедается. Полуторачасовое соло на минимуме декораций – условия, освоить которые далеко не каждому артисту под силу. У Лукиных – все получилось; я теперь почему-то даже представляю Тэффи, которая, вообще говоря, в жизни на Елену похожа не была, с лицом нашей актрисы.

В унисон безукоризненно выстроенному исполнению главной и единственной роли – постановочное решение спектакля. Тот же красноречивый минимализм: «живой» актерский план в сосуществовании с возникающим на экране видео и интеллигентной сценографией Александры Комаровой. Как бы проекцией экрана на пол – высвеченный квадрат, четкий в своей простоте и, кажется (это если с воображением хорошо), безысходности. По которому, как по книжному листу, снизу вверх плывут строки (из одного времени в другое? от момента к вечности?), транслируемые героиней в зал. Ощущение – чего-то интимного до беззащитности и одновременно эпохального до монументальности. Жизнь или сказка? Не иначе – «Сказка жизни».

Жалеешь – значит любишь

Этот ровный, правильный «подножный» квадрат производит впечатление мощнейшего выразительного средства – и образного, и метафоричного. Жутковато, вообще говоря: эдакая строго-геометрическая, безвариантная жесть! Все и вся, получается, в безоговорочно очерченных рамках! И мир отдельно взятого существа с его силой и слабостью, и неумолимый ход времени, и физическое, доступное глазу, воплощение этого хода, и всяческие иррациональные штуки типа надежд, фантазий, мифов. Опять же – сказок жизни…

Музыкальное оформление спектакля (Владислав Толецкий) – еще один полноценный персонаж, органично встроенный в материю произведения. Музыка обозначает и подчеркивает ритмы, которыми пронизано действо во всех его элементах, обосновывает интонацию текстов, произносимых со сцены. И настраивает – да, настраивает! – на камерный лад. На восприятие исторической, по большому-то счету, личности человеком во плоти, которому сострадаешь и хочешь помочь. Недаром я, касаемо этого аспекта, еще один симпатичный эпизод из Одоевцевой вспомнила.

До поры до времени Тэффи обожала сладкое. Но однажды неведомый поклонник передал ей огромную металлическую коробку конфет в красочных фантиках, на каждом из которых значилось: «Тэффи». С присущей ей самоиронией Надежда Александровна рассказывала, как, исполненная благодарности к анонимному автору кондитерского шедевра и любовью к продукту, поглощала его до тех пор, пока внезапно не добралась до дна коробки…

До последних секунд

Видимо, скорой помощи, которая быстренько привела бы гурманку в чувство, в предреволюционном Петербурге не было. И Тэффи, перебравшей с конфетами, пришлось реанимировать себя самостоятельно, сохранив на всю оставшуюся жизнь отвращение к лакомству. Ситуация – анекдотичная и поучительная, но дело не в этом. А в том, что жалость сквозь сочувствующую улыбку, с которой читается это дивное откровение, такая обычная и такая понятная, бытовая, я бы сказала, жалость к далекой и незнакомой Тэффи неожиданно вспомнилась на премьере в Камерном.

По-моему, нет у театра задачи благороднее, чем пробуждать лирой чувства добрые. И – вернусь к симптоматичности сроков сдачи моноспектакля – когда, как не на стыке лет, делать это всего уместнее и нужнее? В пору, предполагающую уход в прошлое всего плохого и устремление в будущее всего хорошего?

Надеюсь, однако, что «Сказка жизни» не явится однодневкой, а закрепится в репертуаре театра постоянной его строчкой. Тут все зависит от зрителя, способного (или не способного) воспринять спектакль-читку наравне со зрелищем, богатым на событийные сюжетные ходы. Ведь внутренняя динамика, даже в теории, может быть никак не менее захватывающей, чем внешняя. Что и произошло в Камерном, который, показывая постановку по произведениям Тэффи, держит зрителя в приятном напряжении до последних секунд спектакля.