Другой человек

В этом спектакле Россошанского драматического театра РАМС необычно все – от названия до жанра. «Код семьи. Доказательство для двух неизвестных» поставил художественный руководитель коллектива Евгений Хунгуреев. Он же придумал сценографию и музыкальное оформление, спроектировал декорации и спецэффекты. Создал, одним словом, мир «Другого человека» – именно так называется пьеса Петра Гладилина, по которой сделан спектакль.

Шторм под музыку

Даже не скажешь, сюжетна эта вещь или наоборот: гладилинский текст – фантасмагория, оборотень. Вольный, если не отвязный парафраз каждодневности с переходом на личности. Кто я такой, чего хочу? Почему одет так, а не иначе? Кого люб­лю? Кого и за что способен убить, за чьи страдания в ответе, на что рассчитываю?..

Вопросы подобного толка сопровождают поиск вечных истин – это не новость. Но фишка в том, что обращены они незнамо к кому. Сам себе человек их задает или во внешнюю среду транслирует?..

По моему глубокому убеждению, спектакли подобной заданности должны представлять собой одну большую метафору. Только она, на контрасте с бытовым срезом в «картинках», способна направить произведение в космос. Не попытаешься это сделать – получишь очередную «санта-барбару» в сценическом, но не факт что занимательном, воплощении. Которое, кроме недоумения, ничего не способно вызвать в принципе: зачем мне, зрителю, в тысячу пятый раз пересказывать современную действительность в деталях, от которых в жизни – проходу нет?..

Как емкая, обещающая развитие метафора спектакль россошанцев и заявлен. С экрана, укрепленного на заднике сцены, на нее (и, соответственно, в направлении зала) накатывают штормовые волны: стихия буйствует. Как у Мандельштама – «витийствуя, шумит». Музыка (которой в спектакле, в чем зритель быстро убедится, уготована конструктивная роль) подчеркивает и укрепляет градус напряжения, выдаваемого картинкой. Что-то будет, что-то произойдет – непременно…

Он и Она

Две стандартных (унифицированных) двери, появляющиеся впереди «штормящего» экрана, ясно дают понять, о чем пойдет речь. Две судьбы, две правды, два отчаяния, два одиночества, два сердца. Два человека: один и… Нет, не второй – другой. Оба в равной степени ищут понимания, сострадания и т.п.

Если говорить о гладилинских смыслах пьесы, «другой человек» – не словосочетание из существительного и прилагательного-определения. Это – понятие, причем философское: все мы, люди, разные. Не только незнакомец, но и самый близкий человек всегда остается для каждого из нас «другим». Как ни печально и даже страшно…

«Альтер эго» – штучка с норовом. Этот норов и демонстрируют герои спектакля, благоразум­но поименованные как «Он» и «Она»: в истории, которую предлагает РАМС, имен собственных быть не может. Иначе разрушится таинство. И начнется, опять же, голимая бытовуха.

Спектакль – с постановочной точки зрения – сделан в таких продуманных подробностях, что сомневаться не приходится: режиссер вынашивал свое детище долго, размышлял над каждым нюансом. А почему он вообще впечатлился пьесой Гладилина?

– Мне очень нравится этот драматург, – говорит Евгений Хунгуреев. – Я не все его пьесы читал, но те, с которыми познакомился, просто восторг вызывают. Любимый автор, можно сказать. Как он строит взаимоотношения персонажей, их взаимодействия друг с другом и зрителем, как выстраивает причинно-следственные связи, какой условностью пользуется!.. В гладилинской драматургии – постоянно парадоксальные ситуации, ни на что не похожие. Этот автор вообще не похож ни на кого: говорит вроде как ни о чем, но при том чувствуется, что – о самом главном в нашей жизни.

Противоположность хаоса

Обыденность лепит стереотипы восприятия, которые, по Хунгурееву, не позволяют проникнуть в суть вещей – она в этих стереотипах теряется.

– Вспоминаю слова Конфуция, сказанные две с половиной тысячи лет назад, – продолжал режиссер. – «Мир изолгался. Все слова потеряли свой смысл. Давно пора всем вещам и понятиям давать новые имена». Разве сейчас не та же ситуация? Это какая-то вечная парадигма нашего бытия! И художественное священнодейство, искусство, должно эту парадигму вскрывать. На абсолютно простых, но фантастических ситуациях: важна идея. Если идея понятна – форма сама приходит. И тогда играть можно хоть капитана Врунгеля, хоть отношения двух путешествующих зародышей; это я вспоминаю еще одну пьесу Гладилина... После описанных событий один зародыш не родился. А другой – родился… Вот что заставляет драматурга находить такие ситуации? Простые, как дважды два? Как в мультике, но масштаб – шекспировский. Человековедательный масштаб, если можно так выразиться… И при том смешно невозможно.

Евгений пояснил, почему поиграл с жанром («комическая – космическая»). Космос – порядок, устроение. Противоположность хаоса. Всеобъемлющая. А то, что «код» (семьи) на слух воспринимается «котом» – как раз в гладилинском стиле трюк (от классического трюкачества, впрочем, далекий – речь о тонкой материи). Недаром кот как таковой в спектакле – собственной персоной, на своем законном месте. До поры до времени восседает на подоконнике квартиры, в которой разворачивается действо. А потом вдруг взмывает вверх – в тот самый космос…

Векторные веревки

Космичность, вообще говоря, обозначена уже в первых тактах спектакля: разгул морской стихии – из той самой оперы. По ходу пьесы «воздушность», эфемерность реальности (ирриальности?) утверждаются все настойчивей: где, в смысле местоположения на Земле, происходит дело – сказать трудно. Или оно – не на Земле все-таки?..

На веревках-канатиках сверху вниз и наоборот перемещаются стулья (которые у меня лично ассоциируются почему-то с театром абсурда). Причем веревки эти зрителю нарочито демонстрируются; своеобразные наглядные векторы, направленные «отсюда-туда».

Посредине сцены-квартиры – полупрозрачная кабинка, делающая явное неявным. Мизансцены и сценография однозначно работают на «космическую» идею. А когда требует художественная задача, режиссер заземляет своих героев по полной программе. То мусорное ведерко на голову наденет, то костылями «подопрет» две измученные фигуры. Взлеты и падения – они ведь рядом по жизни идут, в братской связке.

Самых добрых слов заслуживают исполнители ролей – оба. Он (Сергей Садовников) и Она (Вера Алексеенко) на протяжении почти трех часов «держат», как выражается театральный народ, зал практически безукоризненно. Каждый интересен по-своему: профессиональной актрисе Алексеенко вполне по силам украсить труппу иного знаменитого театра. Она ведет партию героини, как говорится, нутром, подкупает органикой актерского существования, что особенно заметно в монологах. Они, невеликие, завораживают – именно благодаря Вере.

Таланты и поклонники

Глядя на Алексеенко, вспомнила я выражение, бытовавшее в богемных кругах Серебряного века. Когда актрису хотели похвалить за нечто неуловимо трогательное, отчасти детское, говорили, что есть в ней особый «трепых» (видимо, от слова «трепыхаться»). Вот этот самый «трепых» сполна демонстрирует россошанская артистка (потому что он в ней – есть, такого не сыграешь). Браво, Вера!

Сергей Садовников работает с использованием иных исполнительских средств. Он склонен показывать в первую очередь графический рисунок роли – порой резкий и нарочитый, как бы вызывающий. Который, однако, местами «стирается» – когда Он без обычной своей ершистости неожиданно чутко ловит интонацию, с которой изъясняется Она. В дуэте с психологически пластичной партнершей такая манера актерства себя оправдывает: отношения этих двоих действительно способны обозначить «другого человека».

Отмечу и россошанского зрителя: очень благодарный, очень воспитанный. Воспринимающий театр, как святое место. РАМС, конечно, того заслуживает: далеко не всякий театральный коллектив, не только провинциальный, но и столичный, осилит материал, который подняли Евгений Хунгуреев со товарищи.