Замок на песке

Смею предположить, что, спасибо учителям, неплохо знаю творчество Андрея Платонова. Еще с литинститутских лет, где соответствующий спецкурс читал умница профессор Джимбинов. И все мотивы платоновской прозы обозначал с тем острым личным отношением, которое позволяло студентам чувствовать их как бы подкожно – на эмоциональном и интуитивном уровнях.

Смертей – что грязи

Много раз это слово будоражило, тревожило, накрывало, волновало. Но испугалась я Платонова впервые – благодаря спектаклю воронежского Камерного театра «14 красных избушек». Квалифицированному как «трагикомедия в двух действиях».

Одноименная пьеса (с уточнением основного названия – «или Герой нашего времени») написана в 1933 году. Изначально задумывалась как комедия, но в процессе создания трансформировалась в трагедию – надо полагать, материал развил себя сам, используя гений Платонова.

Какой материал? Органичный историческому контексту времени написания этой вещи. Мягко говоря, очень и очень невеселому. Поданному в «избушках» сквозь призму переживаний человека. Вернее, нескольких человек – при том, что большинство героев пьесы (и, соответственно, спектакля Камерного театра в постановке художественного руководителя Михаила Бычкова) воспринимаются скорее знаками, чем людьми с подробными судьбами.

Не буду писать банальностей типа «пьеса, труднейшая для постановки» – это очевидно каждому, читавшему первоисточник. Более того, знакомый актер (высокопрофессиональный, востребованный, которому сценического опыта не занимать) уверял, узнав о режиссерских планах Бычкова: «Это ставить нельзя. Невозможно». Напрашивается клишированное возражение: если нельзя, но очень хочется, то можно. Зачем? Не скажу, что полностью разобралась…

В двух словах – сюжет (ибо он в данном случае – опора для анализа). Иностранец Иоганн-Фридрих Хоз (в пьесе – Эдвард-Иоганн-Луи Хоз), ученый всемирного значения (в пьесе – еще и «председатель Комиссии Лиги Наций по разрешению мировой экономической и прочей загадки») 101 года от роду приезжает в Россию. На вокзале встречает девушку Суениту, которая при всей своей хрупкости и убогости оказывается решительным председателем колхоза «14 Красных избушек». Хоз (слышите перекличку словом «колхоз»?) решает, бросив манерную любовницу Интергом на произвол очень советского писателя Уборняка, ехать с Суенитой в эти самые «избушки». Где нет ничего, кроме песка. И где иноземец превращается из созерцателя действительности в ее вершителя: ведет колхозные бухгалтерские подсчеты. А постепенно прозревает страшную истину: по-своему пытается преодолеть безумие социалистической иллюзии, как бы укрупняя абсурд происходящего в отчизне, открывшийся стороннему глазу. Абсурд трагический: смертей в произведении – что грязи…

Разыграли на двоих

Кроме Хоза и Суениты, в платоновских «избушках» живут рядовые колхозники, творческая, типа, интеллигенция, советские служащие и советские же функционеры. И когда я оговорилась, что персонажи пьесы и спектакля – больше знаки, чем люди, не собиралась отмечать это обстоятельство как минус. В безумной фантасмагории Платонова, видевшего, как в лупу, мельчайшие занозы на теле общества, только образы-схемы и в состоянии сработать на идею. Ведь эта идея – сама по себе схема, хитроумная механистическая конструкция. При всей художественности изложения.

В спектакле Михаила Бычкова нет плохо сыгранных ролей. И легких – тоже; мне кажется, практически за каждым персонажем «14-ти Красных избушек» – огромный, буквально до вытягивания жил, актерский труд. Ведь чтобы «по живому» сыграть знак, схему и быть убедительным в гротесковой плакатности, не отменяющей человеческий надрыв, нужно не меньшее мастерство, чем при создании полноценного характера. С судьбой, простирающейся за скобки сюжета. Поэтому – браво исполнителям: они выложились на сто процентов.

Особенно колоритными вышли женские образы. Можно порадоваться за дебютантку Татьяну Бабенкову – первая роль в Камерном, и сразу настолько яркая! Необходимые Суените уязвимость и чистота (перед нами – двадцатилетняя девчонка), жесткость руководителя и бескомпромиссность советского гражданина, безутешное горе матери, потерявшей ребенка – все сыграно аккуратно, грамотно, с пониманием. Плюс безукоризненная, адекватная авторскому раскладу фактура: впечатление, что сам Платонов назначал актрису на роль. При том загадку Суениты (распространившуюся на ее странное имя) актриса тоже обозначила весьма четко: чудовищные контрасты в рамках одного образа – головоломка для современного россиянина, счастливо забывшего об уродствах социализма периода его зари.

Сложнее с Хозом. Старика играют два актера – по действию каждый. В первом иностранца изображает Андрей Новиков, во втором – Борис Голощапов. В финале действа исполнители выходят на сцену одновременно, как бы закрывая виртуальный занавес спектакля и обобщая вышесказанное: герои «сливаются» воедино. Что, в общем, неизбежно. Раздвоенная личность – она, по большому счету, и не личность вовсе. А о платоновском дедушке такого не скажешь: фантастического воображения писателя хватило на то, чтобы сделать Хоза – при всей спорности толкования образа – цельным. В Камерном же эту цельность раздробили. Почему? Можно только предположить: ни Новиков с его актерской тонкостью и отзывчивостью сценическим нюансам, ни тем более Голощапов, рисунком перемещений по сцене напомнивший о недавнем тюзовском прошлом, в одиночку противоречивого Хоза вряд ли осилили бы. Не потому, что не хватает мастерства или таланта: мне кажется, легче Воланда сделать, чем дедушку, придуманного Платоновым. Небывалого, да, «не жизненного»: может, это и впрямь нельзя сыграть?..

Высшая математика

Странно, но почему-то именно Булгаков вспоминался в связи с увиденным в Камерном. Может, «виной» – общая с Платоновым эпоха? Оригинальность дарований Михаила Афанасьевича и Андрея Платоновича? А также – Михаила Владимировича?

Эстетику, в которой сделаны «избушки» Бычкова, я приняла однозначно: только на грани ироничного, подчеркнуто экспрессивного фарса и можно показывать тот кошмар, которым озадачивает спектакль зрителя. Не потому, что он идет в театр развлекаться, нет. А потому, что в случае реалистичной подачи платоновских выкладок получим откровенную пошлятину: передать сочиненное писателем нагромождение на сцене, используя рациональные приемы – все равно, что по пунктам изложить постулаты дидактического характера на тему «что такое хорошо и что такое плохо?». Кому это надо?

Заметно помогают действу музыкальное оформление (Владислав Толецкий) и сценография (Николай Симонов). Трагикомедия освоила, по сути, единственную, но многофункциональную декорацию. С металлическом привкусом: все события спектак­ля происходят в пространстве, едва ли не наглухо заделанном оцинкованным железом. Лишенные индивидуальности шкафы-сейфы, вагоны поезда, на котором прибыл Хоз, сами избушки – на одно «лицо». Несимпатичное, как выражается колхозница Ксения Секущева (Людмила Гуськова). Бесчисленное количество раз осыпаемое песком – единственным достоянием голодающего колхоза.

Жуть нагнетает и ярый красный цвет, систематически вспарывающий бесцветное пространство сцены: туфли и губы Интергом, ребенок (то ли умерший, то ли воскресший) в стеклянной банке (она же – тара под песок), знамя революции… Кровавые следы великих заблуждений. Недаром в череде сценографической пугающей красноты – еще и воздушные шарики, капли крови. Они идут в дело, когда намечается какой-либо радикальный (не внешне – глубинно) ход. Понятен и акцент на микрофоне, местами «включающемся» в действо: в него не манифесты направляются, но – крики душ. В лексическом плане на крики мало похожие – восстание нутра, да и только…

Будучи человеком, которого – каюсь! – творчество интересует больше как процесс, чем как результат, прекрасно понимаю режиссерское желание «укротить» «14 Красных избушек»; это соблазн для Мастера. Которым Михаил Бычков, несомненно, является. Однако, посмотрев спектакль, я поняла, почему режиссер, по его признанию, теперь «берет паузу» в общении с Платоновым: выстроенный с архитектурными изысками «замок на песке» не предполагает соседства с себе подобными. Смысла нет: зачем посредством сложнейшего построения множить упадничество и безысходность? А делать что-то более облегченное – тоже вроде как не с руки: высшую математику осваивают не для того, чтобы в дальнейшем пользоваться услугами арифметики…