Газета,
которая объединяет

Продавец рифмованной шаурмы

Воронеж увидел и услышал Веру Полозкову
Рубрика: Культура№ 102 (1676) от
Автор: Анна Жидких

Уже говорила, еще раз повторю: поэзия и ее сценические версии (в формате полноценных театральных постановок) – понятия для меня полюсные. Такое вот правило – воспринимать стихи глазами с листа – сложилось, исходя из достаточно солидного читательского (да и издательского) опыта. Которое, как любое и всякое правило, без исключений не живет.

Спектакль «Политеатра» «Вера Полозкова: избранные», показанный в рамках фестиваля «Чернозем», – такое исключение и есть. Главное: это – именно спектакль. Без натяжек укладывающийся в писаные и неписаные законы жанра. А не «музычно-драматична» композиция. Не поэтический концерт. Не междусобойчик эстетствующих любимцев муз. Полтора часа просмотра – и лирическое напряжение по нарастающей: есть ли критерий основательней?..

Демократия с чувством меры

Режиссер спектакля Эдуард Бояков расставляет точки над «и» уже в театральной программке: «Вера Полозкова создает импрессионистическое образное поле, оказавшись в котором, читатель сталкивается то с сегодняшними реалиями, то с вечными архетипами, то с подростковыми обидами, то с мудрыми максимами. Собственно, это сочетание – острого, сиюминутного с вечным, укорененным – и есть главный рецепт настоящей поэзии».

«Главный рецепт» – не сегодняшнего дня открытие. А вот его практическая разработка на открытие вполне тянет. Актер Вениамин Смехов, приезжавший с «Политеатром» в Воронеж, вспомнил в связи с Верой Полозковой крылатое евтушенковское «поэт в России больше, чем поэт» – и не красного словца ради. Культовая поэтесса оправдывает эту формулу в силу дарования не только (и, может, не столько) поэтического, сколько – человеческого, женского, сущностного. Одним словом – личностного. Яркая, уверенная в себе и одновременно ироничная на свой же счет, подкупающая обаянием демократичной непосредственности и скорая на язык, наблюдательная и откровенная, умеющая смаковать деталь и вознести ее до обобщения (вида, рода, понятия, категории), Полозкова, безусловно, заслуживает того авторитета, который имеет среди и коллег, и читателей.

Понятно, что – не без самолюбования (не исключено, что – стихийного) ведет она свое соло в спектакле Эдуарда Боякова. Ничего странного, а тем более страшного: качественное актерство предполагает взгляд исполнителя на себя со стороны. И кто сказал, что в этом взгляде не может читаться удовлетворение? Чувство меры, в котором Вере не откажешь, не выпускает процесс за рамки допустимого.

Актриса Полозкова демонстрирует монаршую власть над творениями Полозковой-поэта. Управляет ими, подобно дрессировщику, прилюдно укрощающему хищников. Она, безусловно, очень сценична. В отношениях с подмостками – бесстрашна и аккуратна одновременно: ведет свою исповедальную партию с легкостью и распахнутостью, но без жлобской разухабистости.

Во весь голос

Соблазн начать разговор о спектакле по стихам Веры Полозковой именно с ее персоны неизбежен. Кроме самой поэтессы, стихи «играли» еще три актера – Алиса Гребенщикова, Павел Артемьев, Михаил Козырев. Подавали материал образно и выигрышно. Каждый – в своей манере, но непременно с той долей здорового цинизма, которую надо рассматривать как противовес пафосу (он ведь не только плакатным виршам свойственен).

Все выглядело очень достойно: тонкие проникновения актеров в ткань стиха, осознание и звучавшего слова, и своей посреднической функции. Кто-то понравился больше, кто-то – меньше; принципиально не это. А то, что ни один из троицы планки, изначально поднятой Полозковой (ее выход был стартовым: «я – продавец рифмованной шаурмы»), не уронил. Разве что у пригламуренной (в стихах Полозковой есть и это) «статуэтки» Гребенщиковой штрих-пунктиром прорывалось нечто нарочитое. И именно Вера высказывалась доверительнее прочих, за счет чего добивалась сопереживания «персонажу». Остальных просто слушали, слышали, понимали. И это – не мало.

Любовь, отношения, демонстрация эго и его неистребимых уродств и красот, «разборки» со временем и окружением, находки и обретения, проколы и обломы – стандартный, в общем, набор тем и сфер, традиционно доводящих до ручки русского поэта. Театральное раскрытие-развитие их не дискредитировало: строгая геомет­рия мизансцен и декораций, музыкальное, пластическое и световое оформление, костюмы и их трансформации (символизирующие обнажение автора), видео – в копилку зрелищности и накала постановки. А когда Вера запела, обнаружив достаточно сильный голос и давая понять, что в каждом звуке ее стихов вот такая-растакая сила таится, наружу рвется – все окончательно сплелось в плотное сценическое полотно.

Еще о звуке – том, который обеспечили богатые аллитерации текстов. Для произношения изобретательная звукопись – весьма коварная вещь. Ярко выраженный фонетический эффект (не только на рифмах – внутри строк тоже) работает, безусловно, на музыкальность произведения. Но от смысла – не лирического, а рационального – запросто может увести, и именно при чтении вслух. В стихах же Веры, при всей их непролазной лиричности, рациональное – никак не на вторых ролях. Не позволить звуку главенствовать, не убив при том его прелести, а, напротив, подчеркнув ее – еще одна высота, талантливо взятая.

И все-таки… Второй раз на спектакль, названный именем современной поэтессы, я не пошла бы. А книжки Мандельштама, Бродского, Пушкина открываю практически ежедневно. Почему, интересно? В первую очередь – мне…