Бурелом на костях

Впечатление от посещения сельского кладбища оказалось настолько сильным, что не могу им не поделиться.  Даже, если быть точной, не сельского – погост находится в райцентре под названием Тим. Это Курская область, не Воронежская. Но все одно – наша земля; от Воронежа – каких­-то сто пятьдесят км.

На тимском кладбище похоронена моя бабушка по матери. Анна Михайловна Афанасьева. Покоится долго – умерла молодой, в голодном и холодном 49-­м году. Это сейчас мы, дешевого эффекта ради, называем «лихими» девяностые, подзабыв про тяжесть послевоенного времени. А тогда бабушка, потерявшая на войне мужа, с тремя мал-­мала-­меньше цеплялась за жизнь, как могла. Но силенок не хватило – откуда им было взяться...

Погребена Анна Михайловна по соседству со своими родственниками; могилы – вразброс, зато практически рядом. Понятно, что мы, воронежские потомки, нечасто выбираемся их проведать – путь неблизкий, а время в постоянном дефиците. И год от году найти родные захоронения все труднее; если бы не мамин двоюродный брат с его уникальными способностями к «опознанию» местности, ни за что не справились бы – тропинки зарастают до неузнаваемости. Так было во все предыдущие приезды. А в нынешний и вовсе оторопь взяла: взорам открылось нечто, совсем уж непотребное.

Власти погост окончательно бросили – за ненадобностью. Потому что вездесущий бизнес неподалеку открыл новое кладбище со всеми вытекающими – и это, бесспорно, хорошо. Цивилизация должна распространяться на все сферы современной жизни, и смерти тоже. Но разве допустимо при том покрывать бурьяном в человеческий рост уже существующие могилы?

Одно время местные чиновники решали, что – нет, не допустимо. И начинали реконструкцию кладбища – вырубку старой растительности, переплетенной на манер непролазных лиан. Много чего нарубили, да вывезти постеснялись; так и лежат уродливым слоем эти вороха – исполины-­деревья и кустарники. Все – внавал, поверх могил и тропинок между ними. Редкий путник доберется не то что до середины этого безобразия – считанных шагов не преодолеть.

Квадратик, отпущенный бабушке, пока выделяется среди кромешных зарослей­-завалов. Родня накануне нашего визита целый день трудилась, «вырезая» могилку из джунглей. Не знаю, как они обошлись без мачете. Зато знаю, что плоды такого титанического труда – не надолго; малюсенькое «светлое окошко» против сплошной «ночи» – явно не фаворит.

Попутно сделали мы потрясающее (со знаком минус) открытие: там и сям натыкались на разрытые захоронения. Рядом с одной ямой обнаружили мраморное надгробие, сообщающее, что «под камнем сим покоится прах коллежского асессора». Умершего в 1903 году. «Уроды! – коротко заключил наш проводник, махнув рукой в неизвестном направлении. – Черные копатели. Полкладбища перерыли. Тут и дело уголовное заводили, целая история была».

Это ж сколько «истории» позволяли длиться, пока до уголовного дела дошло? Могил­-то разрытых – не одна­-две­-три. Вандалы, судя по всему, дотошные попались, упорные. Но недалекие: какие такие драгоценности можно нарыть на сельском кладбище? В лучшем случае – пуговицы истлевшего мундира того же асессора? Так или иначе, не пресечь преступную и бесполезную, с точки зрения практического смысла, деятельность после первого же случая – это надо ее в упор «не увидеть»...

В общем, понятно. Когда страна относится к прошлому с равнодушием дикаря, об эволюции в отечестве вести речь может только законченный идиот. Вот, взялись нынче так называемые патриоты (за одно только осквернение термина поубивала бы) в новом приступе ретивости обличать либералов – Америку и прочих ворогов. Ай, молодца! Да посмотрите, наконец, неуважаемые, на то, что в вашем родном доме, на личном подворье делается! И что – не делается! Может, Обама нам погосты репейником засеял?

Про воронежские кладбища мы писали, и не раз; там тоже хватает того, над чем – работать и работать. Но как минимум раз в год, к Пасхе, городские «погребальные территории» подвергаются системной ревизии со стороны властей. А по деревенским сплошь и рядом «отеческие кости, – процитирую однокурсницу по Литинституту, – лежат глубоко и темно». Мертвым – да, все равно. Живым, к сожалению, тоже.