Непарадный юбилей
Дядя Ваня, Креон, граф Альмавива, Мольер… Камиль Тукаев воплотил на сцене десятки ролей, без которых сегодня сложно представить Камерный театр. Заслуженный артист России, обладатель театральной премии «Золотая маска» за лучшую мужскую роль отметил в январе юбилей – 60 лет.
– Прав оказался наш художественный руководитель Михаил Бычков, когда в шутку написал: «Началась юбилейная Тукаевская неделя». Так и получилось, – говорит Камиль Тукаев.
«БЫЛО ТАК, КАК БЫЛО»
– Когда за плечами солидный актерский багаж, юбилеи для артистов нередко становятся не только приятным событием, но и ответственностью. Как это ощущалось вами?
– Я хотел сделать все просто и скромно, время парадных юбилеев, как мне кажется, прошло. Мне хотелось незаметно пройти через эту дату, но дорогие мне люди постарались сделать так, чтобы она все же запомнилась и мне, и им.
17 января мы играли спектакль «Дядя Ваня», а потом начался третий акт – поздравления от коллег из разных театров Воронежа. Позже мы спустились в театральное кафе, где было сказано много добрых тостов. Наверное, вот тогда я понял: а хорошо, что не получилось тихо встретить эту дату. Потому что это все уже не только тебе принадлежит, но и многим людям, ради которых ты столько лет работал.
– Сегодня вы – актер, педагог и наставник. Но ведь всего этого могло и не быть, если вспомнить, что, когда вы пришли поступать в театральное училище, вас развернули, сказав, что у вас непоправимый дефект речи…
– Вы вспомнили детскую историю. Это было после восьмого класса, и фразу про мое раскатистое «р» мне сказал человек некомпетентный. Секретарша, сидевшая на приеме документов. Когда я это услышал, вышел за дверь и разорвал документы. Но в этом вопросе звучит тема судьбы. Это о том, насколько одна встреча или фраза может все изменить. (Камиль Тукаев после школы поступал в политехнический институт, через полгода бросил его и отправился в Улан-Удэ, решив попробовать себя на хореографическом отделении, но уже на месте подал документы на народную театральную режиссуру. Во время экзаменов абитуриентов прослушивал режиссер Михаил Богин, и он забрал Тукаева в Иркутское театральное училище – туда, где однажды указали на речевую особенность – прим. авт.).
Мне кажется, мой случай как раз доказывает, что, если это твой путь, ты все равно на него вывернешь. Ты пойдешь этой дорогой, даже если кто-то будет все время указывать тебе неверное направление. Мне страшно представить, что этого не было бы, хотя я мог найти себя в других профессиях и сумел бы чего-то в них достичь. Но не стоит жить в сослагательном наклонении. Было так, как было.
«ИНФАНТИЛЬНОСТЬ – КАК ХОЛЕСТЕРИН»
– В одном из интервью вы сказали, что в детстве мы все артисты, потому что любим играть, но становятся ими, как правило, те, кто в этом застрял. Люди инфантильные по своему складу. Вы по-прежнему инфантильны?
– Инфантильность – как холестерин: есть правильная и неправильная. Актеру нужна инфантильность, потому что он должен уметь воспринимать мир глазами ребенка, уметь так же, как он, быстро увлекаться и реагировать на происходящее. Должна быть жажда к познанию мира. Это самое главное. Я думаю, что всем актерам, кто остается в профессии, удается сохранять нужную и правильную инфантильность.
Коллеги на юбилее говорили мне, что я вечный ребенок, который хватается за все и с удовольствием это делает. Наверное, они правы. И в трактовке некоторых ролей эта детскость мне очень помогает. Потому что ребенок – самый искренний человек на земле, и он будет плакать, смеяться, целовать, обнимать, обижаться, злиться, потому что он так чувствует.
– Создавая образы персонажей, вы наделяете их своим жизненным опытом. Так что же в графе Альмавиве, дяде Ване, Мольере, Креоне от Камиля Тукаева? И что вы взяли от них?
– Все эти персонажи частично про меня. Граф Альмавива в трилогии «Безумный день» в первой части живет словом «страсть», во второй – словом «пресыщение», в третьей – «расплата». Тему своего персонажа в этом спектакле я определил именно так, и она, конечно, вышла из меня, потому Альмавива прорастает во мне и живет. И кто из нас над кем довлеет, я даже не могу сказать.
Если говорить о Креоне из спектакля «Антигона» (за эту роль Камиль Тукаев удостоен премии «Золотая маска» – прим. авт.), то это взрослая часть моей жизни. В нашей трактовке это человек очень артистичный, хороший психолог, который понимает, в какую игру можно сыграть со своей племянницей, чтобы добиться своей цели. Он использует все способы давления и манипуляции. Такое в себе я тоже вижу, поскольку моя профессия предполагает подобное поведение. Дядя Ваня с его проигранной жизнью и упущенными возможностями также присутствует во мне с какой-то долей процентов.
– А Жан Батист Мольер в «Кабале святош»?
– Ну а Мольер – и вовсе сгусток Камиля Тукаева, поскольку там есть взаимоотношения с театром, режиссурой, актерством, женщинами, властью и ее воздействием на искусство… Есть тема дружбы. В этой роли так много всего, что есть во мне…
Я могу не вспоминать своих персонажей за стенами театра, но они в какой-то момент сами всплывают в моей голове, когда я начинаю жить в быту и думаю, что и как сказать. Они, словно фантом внутри меня, подсказывают алгоритм поведения. Всех их безумно люблю! И для каждого из них могу быть адвокатом и прокурором, но больше адвокатом, конечно, потому что они помогают мне жить и живут внутри меня, хотя, конечно, между нами существует дистанция. А значит, есть смысл говорить о способности притягивать друг друга и сокращать это расстояние.
«Я ДОЛЖЕН БЫТЬ СОАВТОРОМ»
– Режиссер Надя Кубайлат в спектакле «Безумный день» затрагивает традиции площадного театра, в котором сокращение дистанции между актером и персонажем, наоборот, не требуется, они должны оставаться полярными. Тяжело работать в таком ключе?
– Надя сделала трехчасовой спектакль, в котором присутствуют четыре вида театра. Первый – действительно площадной, второй она придумала сама, и это ни на что не похожий вид театрального ремесла, который напоминает комедию дель арте или гротеска. Потом в постановке предпринимается попытка прыгнуть в театр привычный, психологический. И, наконец, мы видим театр философского размышления и разбора, это театр напряженной психологической дуэли. Тяжело существовать на таких «качелях».
Но дистанция не является рычагом для всего спектакля, есть разные способы для того, чтобы сблизиться с образом. Кому-то подходит система отстранения Брехта. Михаил Чехов полагал, что нужно создавать образ в стороне от себя, в голове, а потом он (образ) ведет вас. Михаил Щепкин говорил: «Играй так, чтобы я не видел, что это заучено». Кто-то следует теории полного погружения…
– И какой театр вам ближе?
– Мне нравится весь театр – начиная от дель арте, заканчивая соцреализмом. Мне интересно не то, каким методом он делается, а про что он. И вот это уже палка о двух концах, так как конкретный спектакль может быть очень плохо сделан, в нем может отсутствовать режиссура или вовсе мысль. Отсутствовать может душа. Мне интересен талантливый театр, глубокий, с большим спектром размышлений. Мне важно, чтобы мне дали возможность думать и фантазировать. Когда я в зале, я должен быть в каком-то роде сотворцом.
