Несло меня течение…

У каждого человека есть своя вода. У которой он родился и вырос. Вобрал в свою кровь. О которой вспоминает, когда ему говорят: «Думай о чем-нибудь хорошем». Даже где-нибудь в монгольской степи, уверен, есть лужа, которую местные считают образцом красоты и источником жизни.

АРТЕРИЯ ЭКОНОМИКИ

Мне повезло: я родился на Дону, который казаки прозвали Батюшкой, по которому шел путь из молодой Москвы в Константинополь – духовную родину России; Дон был государство­образующей рекой! От его Богатого затона близ Дивногорья отмерялось расстояние (два дня конного пути) для строительства Воронежа.

Теперь на этой точке отсчета стоит город Лиски. В годы моего детства это был по-настоящему портовый город. «Пристань», как по старой памяти именовали порт речники, по грузообороту соперничала с узловой железнодорожной станцией; там круглосуточно стоял гул и лязг металла: работали нории – погрузчики зерна – и полдюжины кранов, а грузы эшелонами развозили по всем концам страны уголь, зерно, подсолнечник, щебень, лес, металлолом и т.п.

Родители мои были речниками, долго работали на «гэтэшке» – самоходной барже, оборудованной для жизни экипажа в плавании. И меня начали брать в речные рейсы буквально с колыбели. Не было тогда ни лишних мест в детсадах, ни длительных декретов. Первое яркое воспоминание моей жизни – это как я падаю с верхнего яруса железной кровати в крохотной каюте, разбиваю лоб и ору так, что и теперь помню собственный крик. Мама утверждала, что мне было два года. Вскоре после этого она отпросилась на берег и стала в порту бетонщицей.

А отец плавал еще долго – ходил как шкипер и моторист в Ростовскую и Волгоградскую области, возил туда-сюда всякие сыпучие грузы. А домой привозил пойманную железной сетью-волокушей вяленую и свежую рыбу: лещей, язей, щук, нередко и стерлядку. Однажды ухитрился приволочить живого сома, выловленного где-то под Павловском: страшная рыбина не уместилась в ванне-корыте, и хвост оставался снаружи.

Рыба досушивалась в чулане, жир капал с нее на пол, это был очень вкусный аромат, который держался до следующего сезона. А внизу лежали арбузы из Ростовской области: их отец покупал по пять копеек за кило и никогда не выбирал: все были красными и сладкими.

БОЛЬШОЙ РАЗЛИВ

Два слова будоражили всю семью по весне: «разлив» и «навигация». Разливы в годы моего детства были метра по четыре. Это в среднем. А году в 69-м в районе Лисок река поднялась на 11 метров. Мой крестный был начальником спасательной станции и каждый день сообщал нам об изменении обстановки. Мы не верили своим глазам: скрылся под водой даже стоявший на крутом правом берегу Залуженский лес, торчали только верхушки двух самых высоких деревьев. А отец радовался: в пик разливов он садился в лодку и охотился за плывущими со скоростью снаряда бревнами и досками – остатками разметанных прибрежных строений. Он багрил их и изо всех сил выгребал к берегу. Надо было строить сарай, курятник, забор, а где было по тем временам взять материалы?

Река, как и встарь, кормила и работала на нас. И себя чистила: ила не накапливала и к очередному купальному сезону выстилала ложе чистым песком.

ПУТЕВОДНАЯ ТРУБА

А когда река чуть утихала и становилась более-менее безопасной, до нас доносился первый гудок буксира: начиналась навигация. Стартовала она всегда энергично. Залежавшиеся товары надо было вывозить туда, где их ждали, а еще в колхозы требовалось доставить топливо к посевной. От нефтебазы тянулись трубы на нефтеналивной причал, и маленькие речные танкеры то и дело швартовались к его отвесным плитам и присасывались шлангами к раздаточным колонкам.

Половина труб к нашему причалу проходила над болотом. Это был короткий путь на Дон и прямая дорога на его старицу – Костянку. Мы выросли на этих трубах и нередко даже бегали по ним. Не из ухарства: просто попробуй постой на раскаленном железе голыми ногами. А когда ко мне приехал двоюродный брат с Украины и я решил его повести на речку привычным путем, он после двух шагов остановился, пополз и снова остановился…

И мы пошли по болоту, что расстилалось внизу – по черной вонючей жиже, полной пиявок и кусучих растений. К его счастью, я знал тропы, где не провалишься по грудь, максимум – по трусы.

И это было еще не все. После болота нам предстояло пересечь Долину смерти – так я прозвал полосу раскаленного песка между Доном и Костянкой. Ее босой человек мог пересечь, только перебегая от одного жалкого кустика травы до другого.

– И что, вы всегда так ходите? – с ужасом спросил мой украинский кузен в конце пути.

– Нет, иногда и по дороге ходим. Но это чуть дальше.

БЕЗ СТРАХА ПЕРЕД РЕКОЙ

О том, что река – опасное место, я узнал, когда уже вырос. А в 60-70-e представление о водных рисках в городе речников было свое. В детском саду нас строем водили купаться в портовый затон, где сновали буксиры, и не было никакого намека на ограждения или полноценный «лягушатник»: дети купались там же, где и взрослые. Точно такая же картина была, когда меня приводил на свежий песок затона отец; только отец еще и спал на берегу, пока я руками цеплялся за дно, имитируя плавание. Зато от матери я получил по полной, когда в шесть лет тихонько удрал со старшими ребятами на рыбалку, да и пробыл там до вечера.

А к следующему сезону мать махнула на меня рукой, и я целыми днями мог пропадать на реке. В 10 лет я ее уже переплывал, а в 11 – переплывал туда и обратно, в 12 – туда и обратно, не ступая на противоположный берег, причем особым шиком считалось вернуться в точку старта. Дон не был таким уж тихим: плыть напрямую против течения – значит, быстро выбиться из сил; надо плыть наискосок и как можно быстрее, пока не снесло.

Так же последовательно на понтонах разводного моста я учился нырять: солдатиком, щучкой, ласточкой, ну и наконец, чем-то вроде сальто. Мог пронырнуть метров 15 водяной толщи, нашаривая руками раков. Из меня, хилого от природы вьюноши, река последовательно делала выносливого, загорелого дочерна парня, который до 14 лет не знал, что такое летняя обувь.

Да, говорили нам и о водоворотах, омутах, сомах-людоедах. Но реально гибли только те из подростков, кого затянуло под баржу: когда судно идет вверх по течению, это втрое усиливает ток воды под корпусом. Но находились и дураки, которые демонстрировали русский экстрим, проныривая баржу поперек. Если не снесло на винт – считай, повезло.

Но при чем тут река?

ЗАПАХИ ДЕТСТВА

Потом на берег списался и отец. Стал работать портовым шкипером. Когда в порт заходила новая баржа, он садился на лодку, принимал судно, проверял осадку, пломбы и документы. Я приходил к нему, чтобы покататься на большом, но легком шкиперском ялике или половить селявок с нории.

Портовый запах машинного масла, солярки в шкиперской подсобке смешивался с запахом канатной пеньки, рыбы и речной воды. Этот букет никогда не забуду. Это букет моего самого раннего детства, который я вдыхал буквально вместе с запахом материнского молока, когда плавал на барже ГТ-220Б.